— Обязательно воскреснет, сынок. Трудности роста всегда вели к пробуждению Великого Таланта, так и с Россией. Высшие Силы до конца с Ней. Мы никогда не оставим ее на произвол стихий, она — наша Любовь. Помнишь сказку, сынок: русский богатырь бьется с многоголовым Змием. Иван рубит головы, а Змий вгоняет богатыря в землю… А теперь посмотри, что дальше.

(И передо мной живая картинка: богатырь один на один с трехголовым, изрыгающим пламя Змием. Долго и нещадно бьются они: на месте отрубленных голов вырастают новые. Иван по самую грудь в сырой землице. Плохо Ивану, уже по шею в земле, и заморское чудище торжествует, но!.. Но появляется верный и крылатый Иванов Конь, яростно набрасывается на чудище, затаптывает его копытами… Медленно и могуче освобождается русский богатырь, поднимается с-под земли. Стряхивает с себя пыль, выпрямляется во весь свой богатырский рост. Вскакивает на верного Коня, чтобы продолжить путь…)

— О'Джан, у меня нет слов! Так действительно будет?

— Так уже есть, сынок, в Мире причинном.

— Значит, следствие на Земле не заставит ждать?

— Не заставит.

— О, какая чудесная Информация! Спасибо, Учитель.

30 сентября. Я думал, кэп Максимов остался в прошлом, как и многое друтое. Ан, нет, недавно на помнил о себе “Максимыч в квадрате”, возник в медитации прямо на пороге моей избушки.

Был он в кителе с золотыми галунами и, надо же в мичманке с огромным козырьком, кокетливо сдви-нутой набекрень…

Был он крепок, здоров, силен и, кажется, в не плохом настроении.

Несколько секунд мы молча таращились друг на друга. Я на топчане медитировал в позе Лотоса, кэп стоял у двери, подпирая косяк плечом, скрестив руки на груди.

— Ну, здравствуй, земеля, — сказал он наконец. — Так и живешь?

— Ну, здравствуй, Андрей Максимыч. Так и живу.

Он быстро окинул взглядом мое жилище, усмех-нулся.

— Прямо хоромы царские… Не ожидал. Бродяжничаешь, выходит, бичуешь?

— Не совсем так. Отшельничаю.

— Зачем?

— Так надо, Максимыч. В углу у порога стоял чурбан — для всяких хозяй-ственных нужд. Максимыч рукавом и ладонью, как то одним ловким движением стряхнул с чурбана всякую мелочь — гвоздики, шурупы, коробок спичек присел. Снова усмехнулся, покачал головой.

— Да, не ожидал. Честно сказать, даже разочарован. Не для того я пахал всю жизнь, из морей не вы лазил, чтобы ты вот так прозябал… Один бичуешь?

— Ну, в общем-то один, Максимыч.

— Сколько тебе теперь?

— Двадцать семь.

— Я в твои годы… Я в двадцать семь… — он не договорил, махнул рукой. Снова критически ог-лядел избушку. — Нет, я бы вот так не смог. Мне общество подавай, людишек побольше. Да чтобы разные все, чтобы жизнь вокруг, понимаешь, кипела.

— Каждому свое, капитан. Мне нравится одиночество.

— Но ведь ты — это я!

— Логично. Тоже скажу в ответ: я — это ты, Максимыч, но только в развитии.

— В каком развитии?! — вскричал он. — Вот эту нищету, деградацию ты считаешь развитием?

Забавно. Кэп проявился из запредельных краев и в силу своего старшинства, первородства, первичности, что ли, явно не одобряет мой образ жизни. Может, для того и явился, чтобы высказать свои претензии.

— Не будем, Максимыч. Ты видишь, как я живу, чего достиг… Как ты там?

— Нормально, — сказал он, доставая из кителя трубку и кисет с табаком.

— У меня все о'кей, земеля. Капитаню по-прежнему. У меня лайнер космический, под началом — двести пятьдесят морячков, да каких!

— Развоплощенных, понятно.

— Не скажи! — живо возразил он. — Это вы здесь развоплощенные, а мы дома, понимаешь, на истинной своей родине.

— И все… вот такие сердитые?

— Мне больно на тебя смотреть, — сказал капитан, — горько осознавать, до чего ты, братец, за ко-роткий срок опустился.

— Не переживай, Макснмыч, первое впечатле-ние бывает обманчивым.

Он неторопливо раскурил трубку. Был по-прежнему самоуверенным, прочным, непоколебимым. Да же, может быть, судией, потому что под его при стальным взглядом я временами чувствовал себя подсудимым. Хотелось оправдываться, возражать. Хотелось напоминать о духовности, об устремлении к Высшему — как единственно стоящей цели жизни. Но в то же время я сознавал: мои оправдания, мои доводы для капитана Максимова ничто, пустой звук, у него другие оценки и измерения. Я понял: в каком сознании он оставил Землю много лет назад, в та-ком, увы, и пребывает поныне.

— В отличие от меня, Максимыч, ты, вижу, доволен своим нынешним бытием?

— Вполне, — он красиво пустил колечко дыма.

— Извини меня и скажи по-свойски, ты верующий?

— Зачем? — как-то странно сказал он.

— Да затем хотя бы, что ты весь, от макушки до пяток, — в моей Чаше Накоплений. Ты — это я прошлом, и мне не все равно, по-прежнему ты не веруешь в Бога или что изменилось, праведную ты ведешь жизнь или не очень?

Капитан смотрел на меня во все глаза. По-моему, он был крайне удивлен. От недавней его самоуверенности и благополучия не осталось и следа.