В немногочисленном уже потоке последних отдыхающих, фланирующих по набережной, два в общем-то немолодых человека, конечно, выделялись своей уже неизгладимой суровостью облика, сформировавшегося совсем в других условиях. А на приморском бульваре в желтых бочках, в таких в Москве квас продают, булькало молодое вино, стоимостью 1 рубль за литр, тут же продавались жареные семечки, початки кукурузы, и Яковлев вдруг предложил выпить по стакану этого вина и посидеть за столиком полупустого кафе.

– Моя авиационная молодость прошла здесь, в Крыму, – отпив первый глоток, сказал Яковлев. – Там наверху, у горы Клементьева, в конце лета создавался лагерь планеристов, и мы устремлялись со склона в свободный полет, рискуя сломать шею. Но ничто не могло нас остановить, и это, как я теперь понимаю, были лучшие годы. По окончании полетов мы спускались вниз к морю и устраивали праздник. Вино, скажу я вам, было не в пример этому – терпкое, густое, прекрасное… Впрочем, тогда все было прекрасно…

– А я по горам лазил, – задумчиво отозвался Березняк. И здесь в Крыму, и на Кавказе. Мне тоже казалось, что настоящее счастье это когда ты на вершине, когда выше тебя только небо.

Они молча прихлебывали тепловатое вино, думая каждый о своем. Каждый из них в своей жизни был на такой вершине, выше которой, казалось, было только небо, и каждый, опускаясь на землю, ощущал земную неуютность, которая вновь устремляла мысль творца в неведомое.

– Я порой думаю, зачем мне этот вертикально взлетающий дракон, – проговорил Яковлев. – Что мне, нормальных самолетов мало? С ними одно удовольствие работать. Вон смотрите, какой красавец идет, – он поднял голову вверх, – наш Як-42…

Высоко в небе пророкотал самолет, оставляя за собой расширяющуюся белую полоску, слегка подсвеченную уходящим солнцем.

– Но нет, нам ведь надо в незнаемое, непознанное, там, где шею свернуть можно. Знаем ведь, и – лезем.

– Но ведь только на таких прогресс и держится, Александр Сергеевич. Тот, кто боится шею свернуть, тот не станет надувать «дымом поганым» баллон и садиться в корзину, чтобы увидеть мир с высоты птичьего полета. Кто любит пробовать свежее вино под ласковый шорох прибоя, тот не ступит на палубу какой-нибудь утлой каравеллы, чтобы искать неведомые земли. А без тех, кто рискует шею сломать, были бы невозможны ни «Одиссея», ни гагаринский полет.

– Вы философ, однако, товарищ Березняк. Не за это вас клеймит на каждой коллегии наш министр Дементьев?

– Я ему неприятности доставил после своей командировки в Германию в 1946 году.

– Это как же?

– Я был в трофейной команде по розыску ракетных секретов, но, помимо них, я нашел там в концлагере свою родную сестру. И чтобы избежать неминуемых в этих случаях фильтрационных лагерей, проверок-перепроверок, потом своих лагерей, я отправил ее в Союз на нашем самолете вместе с обломками ракет. Про это, конечно, дознались, ну и Дементьеву, как ответственному руководителю, врезали, а он по возвращении – мне. Так что вот такие дела…

– Отважный вы человек, Александр Яковлевич. Ишь ты, «минуя фильтрационные лагеря». Сами могли там оказаться.

– Ну, к чести его, Дементьева, надо сказать, что он этого как раз и не допустил. Запрятал меня в Подберезье, вот там я и по сей день.

– Подберезье это что, Дубна?

– Она самая. Там я сначала с немцами работал, а теперь ОКБ крылатых ракет там организовалось. Кстати, он очень болезненно отнесся к письму, что мы с вами написали по самолету Як-28 и нашей ракете Х-28. Опустил очки на кончик носа, посмотрел поверх них и сказал: «Что дозволено Юпитеру, то не положено быку».

– Уж не на латыни ли? – расхохотался Яковлев.

– На чистом русском, с русским крепким продолжением.

– О, на это он мастер. Можно сказать, виртуоз. Мне он поостерегся это говорить. Я ведь тоже могу ему кое-что сказать… Трудные у нас отношения с ним, но что поделаешь… Но, как говорится, министров не выбирают, а что касается Дементьева, то при всем том, это очень крепкий министр, и, поверьте, его будут вспоминать – он для отрасли сделал много. Не зря Сталин вычленил его из множества других… Ну, а что касается личных качеств, то что уж там, у всех этого – воз и маленькая тележка, как сейчас принято выражаться. Жаль если нас будут не по делам вспоминать, не по самолетам, ракетам, моторам, вертолетам, а по слухам и сплетням… А может быть и такое. Вон Сталина как полощут. И кто!

Яковлев поставил недопитый стакан на мокрый стол и поднялся – высокий, еще моложавый, красивый мужчина.

Подошел официант и протянул счет – четыре рубля шестьдесят копеек. Березняк с Яковлевым переглянулись и расхохотались – ни у того, ни у другого не было денег. Большие начальники, которых возили на персональных машинах, которых кормили в казенных столовых, хлопали себя по карманам, зная, что денег в них нет.

Официант начал сердиться:

– Четыре рубля шестьдесят копеек с вас… Почему смеемся?