впредь буду стараться сделать всё возможное, чтобы стать такой же, как они.

Сцена четвёртая: поздний вечер, на крыльце дома сидит мама с какой-то пожилой

женщиной, кажется, нашей соседкой; они не видят меня – я затаилась в огороде, где

спряталась за большим кустом крыжовника. Женщина говорит маме: “Мальчишка у тебя

резвый, правильный. А девчонка какая-то блаженная…” Я не знаю значение этого слова, но

чувствую острый страх и глубокую обиду. Плёнка заканчивается.

Теперь мне понятно, почему это воспоминание покоилось на самом дне колодца минувшего,

почему обычное сравнение Грома возмутило меня, ведь с того самого дня мне было

известно, что звери тоже любят, тоже хотят одиночества, и они понимают, что такое смерть.

– Иллюзия, пожалуйста, пойдём со мной, – сказал Гром, никак не реагируя на мою грубость.

Мне стало неловко: в конце концов, он искренне заботится обо мне, многое сделал для меня,

чтобы так разговаривать с ним. Наверно, иметь такого родителя – великое счастье. Гром был

полной противоположностью моему отцу. Возможно, именно поэтому я так холодно и

колюче воспринимаю его внимание.

– Хорошо, – согласилась я, решив, что, в сущности, мне тут больше нечего делать.

Гром обрадовался и проводил меня в машину. Потом он ушёл, сказав, что скоро вернётся,

чтобы отвезти меня в общежитие. Я забралась на заднее сиденье и захлопнула дверцу. Тут

пахло бензином, лосьоном для бритья, табаком, кофе и одиночеством. На задней полке

автомобиля я обнаружила дорожную аптечку, несколько журналов о рыбалке и технике,

книгу по ремонту и обустройству дома; там же я нашла пыльную истрёпанную игрушку –

маленького жёлтого зайца без одного глаза. Гром говорил, что потерял всю свою семью в

страшной аварии. Неужели у него когда-то был маленький ребёнок? Куклы, мячики,

различные формочки, которые я находила во многих домах, на детских площадках, просто

на улицах, говорили о том, что здесь всё-таки жили дети. Возможно, они исчезли отсюда

после убийства подопытного мальчика. Возможно, они живы и Город где-то прячет их. Я

встречала здесь людей, которые тосковали по ним, даже не осознавая этого. Одним

сумрачным туманным вечером я увидела, как по пустынной мостовой неторопливо шла

женщина средних лет, впереди она катила детскую голубую коляску. Конечно, это сразу

привлекло моё внимание, и я стала следить за ней – тогда я только начинала знакомиться со

своей промозглой темницей, и действовала намного осмотрительней, чем теперь: боялась

приближаться к незнакомцам, разговаривать с ними, каждый раз ожидая, что они вот-вот

набросятся на меня, как бешеные псы. Сначала женщина просто шла по тротуару, не

поднимая головы, потом присела на скамейку и, тихонько покачивая коляску, стала напевать

странную монотонную песню на неизвестном мне языке. Начался ливень, но она продолжала

петь, не пытаясь укрыться. Я ещё не знала, в какой район забрела, и что он собой

представлял, но догадывалась, что передо мной одна из сумасшедших, которых в этом

городе было не мало. Тем не менее, мне хотелось узнать, кто лежит у неё в коляске,

поэтому, стараясь сильно не стучать каблуками, я осторожно подошла к ней и остановилась

позади скамейки. Четыре зелёных глаза уставились на меня из-под грязного одеяла, но это

были не человеческие глаза. Я приблизилась на несколько шагов, чтобы внимательней

рассмотреть непонятное существо, но оно вдруг выпрыгнуло прямо на меня из коляски и,

оцарапав мне руку, скрылось за углом подворотни. Всё произошло быстро и неожиданно,

поэтому я не могу уверенно сказать, кто это был: возможно, очень крупная мутировавшая

кошка, но в любом случае у этого существа было две головы. Несколько секунд я стояла в

замешательстве, глядя на свою глубокую рану и думая о том, с каким чудовищем я только

что столкнулась, вспоминая о страшных рассказах местных горожан, а также о тех

фотографиях, которые когда-то давно показывал мне Саша. Это были снимки людей-

мутантов – несчастных жертв, ошибок или неудачных экспериментов жестокой и

своевольной природы. Уродливые лишние конечности росли у них из груди, живота, других