Шрифт:
<…> Мы строим хрупкие мостики без опор над пропастями небытия. Они рушатся, и мы строим их вновь, хотя они никуда не ведут.
От Академии художеств нас отделяла стена.
Единственный, кто открыто и уважительно отзывался о Филонове в стенах Академии, был профессор живописи — Копылов [817] , который вел класс рисунка на искусствоведческом факультете и был нами очень любим.
Привожу слова Копылова: «Будет ли Филонов упомянут в истории искусства?»
817
Копылов Иван Лаврович(1883–1941), живописец, педагог. Художественное образование получил в Академии Р. Жюльена в Париже (1906–1910). В 1910 году открыл в Иркутске художественную мастерскую, которую в 1918 году передал Обществу Иркутского народного университета. В 1929 окончил Вхутеин в Ленинграде, преподавал в ИЖСА с 1932 года.
«Конечно же».
«Быть может, у него когда-нибудь будет собственный музей».
«У Филонова краска становится цветом. Он многократно пропишет, и цвет приобретает насыщенность».
Слова привожу дословно, они запомнились.
Копылов умер скоропостижно от разрыва сердца. Мы очень любили Копылова. Студенты факультета истории и теории искусства сменяли друг друга у его тела в траурном карауле.
Мы работали, никогда не говорили в мастерской Филонова о происходящем. Споры вспыхивали тем внезапнее и резче именно потому, что от них воздерживались.
Исключили двух мальчиков из средней художественной школы при Академии — старшеклассников — лишь за посещение филоновских пятниц, но они не бросили школы, не покинули Филонова, они были лично привязаны к нему не только как к руководителю, но и как к человеку.
Один из них, помимо занятий живописью, изучал под руководством Павла Николаевича и по книгам из его библиотеки «Историю искусства».
Как-то, возвращая большой том с золотым обрезом, мальчик выразил восторг композицией батальной картины Паоло Уччелло и той энергией, с которой рыцари поражают друг друга мечами и боевыми молотами. Павел Николаевич развернул книгу на нужной странице и показал там репродукцию этой картины.
«Живописцы Возрождения, — сказал он, — важнее для нас летописцев. Мы не знаем и знать нам неинтересно, что полководец одного города убил полководца другого, да еще двадцать тысяч уложил, а портреты нам интересны, они говорят об эпохе. Рыцарские сражения всегда рассыпались на поединки. Удара конницы о конницу быть не может. Лошади попадают, и всадники потеряют стремена. Даже Гоголь описал в „Тарасе Бульбе“ битву по примеру „Илиады“ — один герой убивает другого героя и сам падает под ударами третьего».
В разговор вмешался Вадим. С пылом молодости, своей тогдашней молодости, он начал доказывать, что батальная живопись так, как ее преподают в Академии, вредна, она прививает легковесное представление о войне. Он добавил: «Сталин не знает об упадке живописи».
— Знает, — сухо и недовольно ответил Филонов, желая самим тоном подчеркнуть недопустимый по тем временам оборот разговора. — Ему докладывают.
— Вот вы единственный, кто сказал бы Сталину правду, — возразил Вадим.
Поняв, что спор надо кончать, вступила девушка, помнящаяся мне по неизменному красному берету и черному платью.
«Сейчас этим не будут заниматься, на носу война».
Замолчали. Война была рядом. Грозная реальность.
И как бы отвечая на немой вопрос, обращенный к нему, и говоря не как педагог, а как старый и опытный фронтовик Первой мировой, принимающий неизбежное, Филонов сказал так же спокойно и веско, как всегда: «Человек должен побывать под пулями, тот не человек, кто под пулями не был».
И все эти годы, вопреки всему, вопреки гибели близких и смерти учеников, вопреки давящему настоящему и неотвратимости надвигающегося, создает Мастер картины о далеком будущем, о грядущем.
Как утверждение своей надежды.
Он пишет образы людей далекого будущего. Невозможно представить себе людей далеких времен иначе, чем их представил и создал Художник. Волевые, твердые, вдумчивые.
Филонов — всегда Филонов.
Его будущее сурово.
В этих своих картинах художник ближе, чем когда-либо, подошел к идеям «Философии общего дела» Федорова.
Апокалипсис, прочтенный и увиденный людьми наших дней. Апокалипсис — первая из утопий и первая антиутопия. Поэма о конце мира.
Конца нет.
В догорающем, холодеющем космосе будет вечная борьба человечества за свое бессмертие, за вечное восхождение. Восхождение через боль.
Тень видений Апокалипсиса лежит на творчества Мастера. И естественно, что люди иной эпохи — поэты наших дней — пишут о Филонове как о пророке и мученике. Ему нет сравнения среди современников.
Молодой ленинградский поэт Петр Брандт, говоря о последних днях художника, вызывает тень далеких веков:
«…Так начиналась полуденная литургия Во флорентийском центральном соборе святого Лоренцо К небу поднявши ладони, осеняя последним Строгим латинским крестом голубые карнизы, Тихо взошел на костер молодой проповедник. В рубище черном суровой монашеской ризы. В зареве чуть обозначилась тень от распятья На голубых куполах городского костела, Высветив грозным упреком людскому проклятию Имя монаха — „Джироламо Савонарола“. Где мы встречались — у факельных стен Ватикана, Или у самого Ада — у врат в преисподню, Или у темной воды берегов Иордана, Или в садах палестинских у Гроба Господня. Так начинался в холодной [московской] [818] квартире Тяжкий испуг одинокой рождественской ночи…» [819]818
Слово выпущено из текста О. В. Покровским.
819
Брандт П. Л.Савонарола // Брандт П. Л.Люди пустыни: Стихи, поэмы, проза. СПб., 2000. С. 37.