Шрифт:
– Зачем ты мне это говоришь?
– насторожился юноша.
– Ты не видал батюшку?
– Нет. Никто не знает, что мы были вместе тогда на острове.
– поспешил он успокоить княжну.
– А твоя матушка?
– Я ей сказал, что за раками ходил.
– Берджу, бежать надобно.
– Хворая ты еще.
– Не беда. Полегчает, - отмахнулась Катерина.
– Далеко на юге есть море. Вот только карту бы добыть...
– У батюшки бумаг множество, поди и этот документ имеется.
– Я вот об чем тревожусь: далеко мы не скроемся. Хватятся скоро - хуже станет.
– Но и тут житья нам не будет. Разлучат.
– Подготовиться надо, - сказал Берджу.
– Путь до моря длинный. Идти будем весну, лето и осень, покуда морозы не затрещат.
– Так ведь на дворе уж лето. А до следующей весны ждать никак нельзя: посватались ко мне. Они-то до весны дожидаться не станут.
За дверью раздались шаги, и, распахнув дверь, в опочивальню вошел Василий. Увидев Берджу, князь переменился в лице.
– Где Евдокия?
– За самоваром пошла, государь, - ответил Берджу и поклонился.
– Ты здесь еще по какой надобности?
– грозно спросил князь.
– Евдокия позвала подмогнуть, - не краснея ответил парень.
– Ступай прочь, - холодно произнес Василий. Поклонившись, Берджу вышел.
Князь убрал руки за спину и стал расхаживать по комнате. Подойдя к окну, поглядел в него и развернулся к дочери.
– Почто ослушалась?
– Не разумею, батюшка, - тихо произнесла Катерина, поднимаясь с постели.
– Не велено было с холопом видеться. Почто своевольничаешь?!
– Так что ж мне теперича и вовсе запретно глядеть на простой люд? Может и Евдокию отымите?
– Не ерничай, Катерина...
В опочивальню влетела Евдокия:
– Ой, матушка! Схоронитесь: государь-батюшка вот-вот сюда пожалует...
– но увидев Василия, стоявшего у окна, женщина застыла в испуге.
– Пошла прочь!
– зарычал князь.
Евдокия поставила самовар и молниеносно исчезла из опочивальни.
– Об чем это она?! А!
– Батюшка, сжальтесь надо мной. В чем вы уличить меня жаждете?
– Ну, гляди, Катерина! Ежели еще раз застану его подле тебя, не жди пощады.
– Почто недоверие такое, батюшка?
– Ложись, не студись. На Яблоневый Спас под венец пойдешь с боярином Андреем. А покуда час твой не пробил, под надзором нашим пребывать станешь. Ложись, я пришлю Евдокию, - сказал отец и вышел из опочивальни.
Катерина забралась под покрывало и, уткнувшись в подушку, разрыдалась.
– Господь милосердный, пощади рабу Твою верную. Почто муки адовы терплю? Почто?! Не разлучай с милым моим, не отымай последнее счастье мое! Ни об чем боле не прошу. Молю только о жалости!
Она плакала от нестерпимой, щемящей боли в груди, от горечи и бессилия, от нежелания покориться злой судьбе, от своей беспомощности; от того, что сейчас лето, а не весна, от того, что она - княжна, а Берджу - крепостной, от того, что некуда ей податься и еще, и еще от чего-то. Наревевшись досыта, бедняжка заснула. И виделось ей во сне: будто стоит она в лодке, и та удаляется от берега все дальше и дальше, а Берджу, стоявший на песке, тает прямо на глазах, словно туман. И вот уж не видно родного берега, только черные волны норовят захлестнуть хрупкую посудину.
4
В трапезной горели свечи. Афоня вынимал из бронзовых треножников огарки, меняя их на новые свечи, и собирал восковые оплывы в берестяной коробок. Было тихо: за длинным сосновым столом ужинали только князь Василий и его дочь, Катерина. Они сидели по разные стороны стола, друг напротив друга; сидели молча, изредка перебрасываясь парой фраз.
– Как здоровье у княжны?
– Хворь отступила, батюшка.
– Добро...Михеич, поди ближе.
– Да, государь, - пожилой слуга склонился перед Василием.
– Ближе, - поманил он его рукой и стал говорить тихо, чтобы было слышно только им двоим.
– С сего дня и до той поры, покуда княжна не покинет отчий дом, глядеть станешь за каждым шагом ее.
– Разумею, государь.
– Ежели чего подозрительного углядишь, известишь немедля.
– А на кой предмет должон догляд я весть?
– На предмет певца, Никодима. Гляди, чтоб этого смерда и близко не было подле дочери моей.
– Ага.
– Погодь, не мельтеши. А когда княжна с мужем отбудут, поглядишь денька два-три за этим холопом. Уразумел, чего требуется от тебя?