– Немного есть. Растворимый, – ответил Харлен. Он чуть было опять не сказал «не-а». – На подоконнике. В кухне. Там, внизу.

«Тупица, – обругал он себя. – Мы же только что проходили через кухню».

– Тебе пора в постель, – повторил констебль. И они с доктором пошли вниз.

Их дом был маленьким. И Джим прекрасно слышал их разговор. Они с мамой и шагу не могли ступить без того, чтобы их не услышали соседи. Харлен иногда думал, что, может, отец и не уехал бы со своей новой девкой, живи они в других условиях. Но сегодня вечером дом был недостаточно мал. Мальчик вышел на площадку.

– А вы проверили под кроватью… сэр? – спросил он, глядя вниз.

Барни подошел к нижним ступенькам.

– Конечно. И во всех углах. Наверху никого нет. И внизу тоже. Док сейчас посмотрит во дворе. А я проверю гараж. Подвала у вас нет, сынок?

– Не-а, – сказал Харлен. «Проклятье! Опять!»

Барни кивнул и скрылся в кухне. Харлен услышал, как отец Мишель говорит что-то о департаменте охраны детства.

Харлен вернулся в комнату, не став закрывать за собой дверь, скинул кеды, бросил на пол носки, стащил с себя джинсы и футболку. Потом подобрал носки и джинсы и закинул их в кладовку, не приближаясь к ней.

«Она стояла прямо здесь. Около окна. Ходила туда и сюда».

Он присел на край постели. На будильнике было десять сорок восемь. Рано. Этим ребятам предстоит просидеть здесь еще часов пять-шесть, если все будет как обычно. А вдруг они уйдут? Если уйдут, он побежит за машиной. Ни за что не останется здесь один ночью.

«Где она держит этот чертов пистолет?» Он был совсем небольшой, но вороненой стали и ужасно опасный на вид. Еще там была сине-белая коробочка с патронами. Отец строго-настрого запретил Джиму прикасаться к ней. Обычно они лежали в папином ящике, но мама спрятала пистолет, когда он уехал с этой бабой. Куда? Может, это незаконно? Вдруг Барни найдет его и их с мамой упекут в тюрьму.

Хлопнула задняя дверь. Харлен как раз натягивал пижамные штаны и даже подпрыгнул от неожиданности. Но тут услышал их голоса. Затем шаги на ступеньках и голос Барни:

– Хочешь выпить горячего шоколада, прежде чем ляжешь спать, сынок?

Желудок Харлена уже клокотал от целого галлона этого напитка, которым накачала его миссис Стеффни.

– С удовольствием! – тем не менее прокричал он в ответ. – Сейчас спущусь.

И он поднял подушку, чтобы достать пижамную куртку.

На пижамной куртке лежало что-то похожее на серое омерзительное дерьмо. Харлен отдернул руки, вытер их о пижаму и откинул покрывало.

Простыня выглядела так, будто была вымазана несколькими галлонами какой-то мерзости, напоминающей что-то среднее между соплями и спермой. В свете настольной лампы мерзость жирно блестела. Будто на простыню кто-то вылил тонну серого джема – густого, скользкого слизистого вещества, которое переливалось под светом. Оно пропитало простыню и уже начало подсыхать в виде длинных сгустков и нитей. Воняло так, будто кто-то засунул мокрое полотенце в вонючую дыру и года на три забыл о нем. А когда вытащил, на это полотенце еще нассала целая свора собак.

Харлен, шатаясь, отступил, уронил пижамную куртку и прислонился к двери. Ему казалось, что его сейчас вырвет. Деревянные половицы пола ходили ходуном, как палуба маленького корабля в бурном море. Харлен облокотился на шаткие перила.

– Сэр! Констебль!

Что, сынок? – отозвался Барни из кухни.

До Харлена донесся запах горячего кофе и кипяченого молока. Он оглянулся на свою комнату, почти ожидая увидеть простыню чистой – вернее, такой же грязной, какой она была утром. Вроде как бывает в кино, когда кто-то видит миражи и всякие такие галлюцинации.

Серая слизь переливалась при свете, словно жидкий жемчуг.

Что? – повторил Барни, подходя к ступенькам.

Лоб у него был нахмурен, будто его что-то беспокоило. Темные глаза выглядели… Какими? Встревоженными? Может, заботливыми?

– Ничего, – ответил Харлен. – Я сейчас спущусь выпить какао.

Он вернулся в комнату, скрутил всю постель, стараясь ни в коем случае не дотронуться до дерьма, бросил в ту же кучу пижаму, запихал все в угол кладовки, достал с полки пижаму, хоть и маловатую, но чистую, пошел вымыл руки и только тогда спустился в кухню.

Даже много позже Харлен не мог бы сказать, почему он решил не показывать двум взрослым это очевидное доказательство того, что кто-то или что-то было у него в доме. Возможно, в этот момент он понял, что с этим должен управиться сам. А возможно, такие вещи были слишком постыдными… показать им постель было все равно что достать спрятанные в кладовке журналы и трясти ими перед всеми.

«Она была здесь! Оно было здесь!»

Горячий шоколад оказался отличным. Доктор Стеффни освободил от грязной посуды и вымыл кухонный стол, и они посидели втроем, болтая как равные, до половины первого, когда мать наконец вернулась и вошла через заднюю дверь.