Харлен пригнулся, в последнюю долю секунды заметив натянутую в качестве бельевой веревки проволоку, которая вполне могла оставить его без головы, вильнул влево, чтобы не врезаться в фонарный столб, при этом чуть не упал с велосипеда, поскольку левая рука все еще была в повязке, но удержался и помчался вдоль подъездной аллеи к дому Стеффни. Попавшийся ему навстречу темный сарай он объехал чуть не за милю и резко затормозил рядом со ступеньками, в четырех футах от ярко горящего фонаря.

В половине квартала отсюда темный силуэт труповоза с высокими бортами взревел двигателем и тронулся в направлении Харлена, в туннель ветвей, нависших над пустынной улицей. Фары не горели.

Джим Харлен спрыгнул с велосипеда, одним прыжком одолел пять ступенек и налег на звонок.

Грузовик наращивал скорость. Теперь он был уже не больше чем в двухстах футах, двигаясь по той же стороне широкой улицы. Дом Стеффни располагался в шестидесяти – семидесяти футах от обочины и был отделен от мостовой вязами, широкой лужайкой и несколькими клумбами. Но Харлен не мог бы почувствовать себя счастливым, даже если б их разделяли противотанковые надолбы и крепостной ров, заполненный водой. Он забарабанил по двери кулаком здоровой руки, в то же время нажимая на звонок локтем забинтованной руки.

Дверь широко распахнулась. На пороге в ночной рубашке стояла Мишель Стеффни, свет, падавший на нее сзади, делал почти прозрачным тонкий батист и создавал вокруг рыжей головки золотой ореол. В обычных условиях Джим Харлен постарался бы подольше насладиться таким зрелищем, но сейчас он пулей пролетел мимо нее прямо в холл. – Джимми, что ты… эй!

Харлен промчался мимо.

Мишель закрыла дверь и гневно уставилась на него.

Харлен помедлил около торшера, нервно оглядываясь. Он был дома у Мишель всего три раза – по одному разу в год, на ее дне рождения, который приходился на четырнадцатое июля и которому она сама и члены ее семьи придавали большое значение. Но он довольно хорошо помнил этот дом: большие комнаты, высокие потолки, широкие окна. Слишком много окон. Пока он ломал голову над тем, нет ли здесь ванной комнаты или еще какого-нибудь помещения с глухими стенами на первом этаже, но зато с многочисленными замками, на верхней площадке лестницы появился доктор Стеффни.

– Могу ли я вам чем-нибудь помочь, молодой человек? Харлеи тут же напустил на себя вид «сиротинушка-на-гра-

ни-слез», причем удалось ему это без особого труда, и рыдающим голосом почти без пауз выпалил:

– Моей мамы нет дома, и никого не должно было быть дома, но, когда я вернулся после бесплатного сеанса – его отменили, наверное, из-за дождя, – там, на втором этаже, была какая-то незнакомая дама, и какие-то люди преследовали меня на улице, и за мной погнался грузовик, и я… вы не могли бы помочь мне? Пожалуйста.

Мишель Стеффни смотрела на него широко раскрытыми голубыми глазами, склонив головку набок, с таким выражением, будто он только что напрудил лужу прямо в ее гостиной. Доктор Стеффни, одетый в брюки, жилетку, галстук и всякую такую ерунду, недоумевающе поглядел на Харлена, водрузил очки на нос, потом снова снял их и начал спускаться по лестнице.

Пожалуйста, повтори еще раз то, что ты сказал, – попросил он.

Харлен повторил это еще раз, делая ударения на самых волнующих местах. Какая-то незнакомая женщина была у него дома. (Он не стал упоминать о том, что она была мертвой и тем не менее ходила.) Какие-то парни в грузовике преследовали его. (Пока опустим тот факт, что это труповоз.) Его маме пришлось уехать по делам в Пеорию. (Делами это нельзя назвать, но и это уточнять не станем.) Он здорово испугался. (А вот это точно.)

В комнате появилась миссис Стеффни. Как-то Харлеи слышал от Ка-Джея Конгдена и Арчи Крека, что если хочешь узнать, какой будет твоя девушка лет через несколько, – ну, в смысле груди и все такое, – то посмотри на ее мать. Тут у Мишель Стеффни не было оснований для беспокойства.

Миссис Стеффни захлопотала вокруг Харлена. Она сказала, что прекрасно помнит его по предыдущим дням рождения, но он в этом усомнился: слишком много здесь было ребят, да и пригласили его только потому, что приглашали весь класс. И она настояла, чтобы он прошел в кухню выпить чашечку какао, пока мистер Стеффни позвонит в полицию.

Доктор выглядел несколько смущенным, если не сказать настороженным, но выглянул на улицу – из-за его спины Харлен увидел, что грузовика, разумеется, там уже не было, – и пошел звонить Барни. Миссис Стеффни попросила запереть двери, пока они будут ждать полицию. Харлен был целиком с ней согласен. Он бы еще запер и все окна, но, как ни странно, у таких богатых людей не было кондиционера, а значит, в доме сразу стало бы невыносимо душно. Он чувствовал себя в относительной безопасности, пока миссис Стеффни суетилась на кухне, разогревая для него еду – он пожаловался, что не обедал сегодня, хотя на самом деле съел спагетти, оставленные мамой на плите, – и пока мистер Стеффни уже в четвертый раз допрашивал его о том, что произошло, и пока Мишель смотрела на него широко распахнутыми глазами. Этот взгляд мог означать все, что угодно: от немого обожания отважного героя до откровенного презрения, поскольку он оказался такой задницей.

В настоящий момент Харлену это было безразлично.

«Старуха в его комнате. Ее лицо в окне, она смотрит вниз, прямо на него…»

Сначала он подумал, что это Двойная Задница, но потом каким-то образом понял, что видел миссис Дагган. Ту, другую. Которая давно умерла.

«Тот сон. Лицо в окне. Он падает…»

Харлен вздрогнул, когда миссис Стеффни предложила ему пирожное. Доктор Стеффни продолжал расспрашивать, как часто его мама уходит по делам и оставляет его одного? Осведомлена ли она о том, что по закону детей не полагается оставлять без присмотра?