– Нарисуйте, – попросил я, протягивая карандаш.

Он наклонился и, кряхтя, продолжил линию хребта, соединив его правый конец с сопкой.

– Вот так он идет, – авторитетно изрек Степан Макарыч.

– То есть получается, – сказал я, – что вход в распадок существует только со стороны долины?

– Я бы не назвал это входом. Сплошной бурелом – в лучшем случае ноги переломаешь.

– Все веселее и веселее! – Я озабоченно откинулся на спинку стула. – Григорий Львович, каким же путем вы оттуда выбирались?

– Я же говорил – через хребет.

– А в каком месте?

Штильман неуверенно обвел мизинцем середину хребта.

– Приблизительно здесь. Точнее не скажу.

– Здесь есть небольшой перевал, – подтвердил дед.

– Нам таким путем идти нельзя, – задумался я. – Будем видны как на ладони, даже если Степан Макарыч пожертвует простыни на маскхалаты. Наш академик сиганул через открытый участок с перепуга, ему дико повезло, что никто не заметил. Но мы не можем позволить себе рассчитывать на везение.

– Ночь была, – пробурчал Штильман. – И пурга поднималась.

– Есть одна расселина. – Дед указал на кончик хребта, пририсованный к сопке. – Не знаю, в каком она сейчас состоянии, мы туда зимой не ходим, может, снегом полностью засыпало. Но летом по ней ходили насквозь. Вообще распадок золотой – белка и соболь водится. И ягод немерено…

– Куда выводит расселина? – оборвал я сентенции старика.

– К сопке, куда ж еще.

Я еще раз внимательно изучил карту.

– Уже теплее. Значит, если расселина не завалена снегом, мы можем пройти по ней через хребет и оказаться у подножия сопки. Далее наш путь пересечет одну из раскинутых ног космического корабля. Если мы ее преодолеем, то выйдем к пещере. Что ж, по крайней мере, это лучше, чем ломать ноги в буреломе или внаглую лезть через перевал… Как вы думаете, Степан Макарыч, пришельцы знают о расселине?

– Гамадрилы-то? – Старший из Прокофьевых пожал плечами. – Со стороны ее не видать. А сейчас еще снегом позанесло. Может, и не знают. Но я не поручусь.

– Ладно! – Я хлопнул ладонями по столешнице. – Значит, с маршрутом я определился. Выступаем завтра в половине четвертого утра. Спать ляжем рано. Григорий Львович, вы идете с нами?

Штильман мелко закивал.

– Снегоход, скорее всего, придется оставить в поселке: он будет привлекать к себе внимание. Пойдем на лыжах. Найдете для нас пару комплектов?

Дед важно кивнул:

– У соседей возьму взаймы.

– И еще нам понадобится проводник, чтобы показал вход в расселину.

– Сам пойду. И Кирюху с собой возьму. Мало ли, пособить чем придется. Не ради забавы идете туда, небось по государственному делу.

– Точно. По государственному.

– Тогда тем более. Все-таки не для себя стараетесь – для людей.

Конечно, дед ошибался, что стараюсь я не для себя, но переубеждать я его не стал. Возле заснеженных круч Тамаринской стрелки опыт Степана Макарыча мне здорово пригодится.

Вечером, когда Кирюхина жена стала раскатывать для нас на полу матрацы, я подошел к Бульвуму. И обнаружил, что он жует. Раздвинув тонкие губы, мелко кусая, словно обезьянка, пришелец грыз моченое яблоко. Лицо его при этом смешно морщилось, антоновка попалась кислая, по подбородку текли струйки сока. Я не видел, кто подсунул ему фрукт, но от него он морду не воротил в отличие от моей рисовой каши.

Заметив меня, Бульвум прекратил трапезу и спрятал недоеденное яблоко в рукаве. Я скользнул взглядом по трубе бластера, стоявшей на подоконнике у него за спиной, потом молча, без предисловий (какой в них прок!) показал ему импровизированную карту. Бульвумчик лениво окинул ее своими теннисными шариками. Взглянув на рисунок космического корабля посреди распадка, поморщился и досадливо щелкнул языком. Мимика была до крайности человеческой – за мной, что ли, опять подсмотрел? Хотя я не помню, чтобы когда-нибудь цокал языком.

Я ткнул в обозначенную Штильманом точку на склоне Улус-Тайги и протянул карандаш.

– Начерти план пещеры.

Слов он, конечно, не понял, однако жест был достаточно выразительным, чтобы его разобрал даже олигофрен. Я должен был точно знать, где запрятана капсула, на тот случай, если с моим маленьким серым другом что-нибудь случится в пути. Не знаю, может, он застрянет в расселине или сломает ногу, и поэтому его придется бросить ради выполнения нашей главной цели – высвобождения меня из казенной обители. Если кто-то считает, что у меня другая цель – нечто вроде спасения человечества от космической заразы, то он заблуждается. Спасение человечества – это побочный эффект.

На красноречивый жест в виде протянутого карандаша Бульвум отреагировал столь же красноречивым отворачиванием физиономии. Здрасьте, я ваша тетя! Значит, делаем вид, что не понимаем, о чем идет речь? Изображаем из себя полуграмотного крестьянина с планеты Шелезяка? Ну-ну! Я сунул канцелярские принадлежности ему под самый нос и постучал тупым концом карандаша по схеме. В ответ руки оттолкнула упругая невидимая ладонь. При этом Бульвум скорчил невинный вид, типа он тут был совершенно ни при чем. Я опустил схему. Не хочет показывать точное место, где спрятана «плесень». Ни в какую.