Первый листок, подумав, он адресовал Постовой. Второй — Ткачук. Накануне вечером Полина провела подробное дознание в Сарапках. Ей и продолжать.

Убрав вопросники в папку, он выглянул в приемную, пригласил старика. Тот вошел степенно, лицо насупленное — обиделся на прием, вымученно поздоровался второй раз, как бы растягивая время, чтоб обдумать дальнейший разговор. Увидев на стене карту с флажками, линиями фронтов, датами, он оживился было, но сразу же погас.

— Давно не отмечали, — сказал с сожалением.

«Вот это зрение!» — отметил Пирогов. Он действительно не вносил поправки в карту, составленную Ударцевым.

Острый не по годам глаз старика привлек внимание Пирогова к нему самому. Присмотревшись, Корней Павлович увидел перед собой крепенького боровичка, немного выше среднего роста, короткорукого, короткопалого, медлительного, но, похоже, цепкого — не приведи бог попасть под руку такому. Густая грива волос, круглая борода делали его похожим на льва.

— Вы по делу ко мне?

— А как же! По машине той. Акт принес.

Протянул тетрадный лист в крупную линейку. Ниже размашистого неопрятного текста стояла подпись — Сахаров. И фамилия, и написание ее были знакомы Пирогову. Не так давно он видел их близко.

— Вы не пытались установить причину пожара? — спросил Корней Павлович, пробегая глазами текст.

— Установи се, коль там куча золы осталась да две железки.

— А что опыт говорит на этот счет?

— Опыт? Опыт на опыт не приходится. — Старик пожал плечами, глядел мимо не мигая: наивным простофилей, умным дурачком прикидывался. — Да и не мое дело — причины искать. На то пожинспектор есть. А мое дело — коня понукать, придется, так из кишки поливать. И писать акт о выезде из депо. Для счету. Для этой — статистики.

— Но статистика предполагает ответ — в чем причина, — сказал Пирогов, приглядываясь к старику. Крепкий, с розовыми пампушками незаросших скул, он был моложе лет, которые называла Ирина Петровна.

«А с чего ему стареть? — подумал вдруг. — Это — пожинспектор, это — начрайотдела… А его дело — из кишки. Да коня понукать… И раньше, поди, не очень гужи рвал. Тлел неторопливо: свежий воздух, хороший аппетит… Себе дешевле жить под легкого придурка».

— Так я чо? — Старик плечи вскинул, пошевелил ими. — Тут не борода нужна, а голова. Ученье специальное. И опять же, я одно брякну, пожинспектор — другое. Конфуз полный!

— Меня не вывод, а ваше мнение интересует.

— Ну ежлив мнение, то я… уже сказал его вчера. Проворовался парень, груз стебанул и в бега подался.

— Где он мог продать столько грузу?

— Да где хошь. Хошь в городе, хошь в деревнях. Мало ли, коль не по карману молебны служит.

От слова к слову старик говорил уверенней. Пирогову, однако, было известно, что некоторые люди увлекаются собственным вдохновением и, начав говорить предположительно, заканчивают убежденно, как по писаному. Поэтому, выслушав, Корней Павлович спросил:

— Другого не предполагаете?

Сахаров обвел его клейким взглядом. Обиделся.

— Ты же спросил, что я думаю. Другое ты сам думай.

Пирогов снова прочел акт. Задержал взгляд на дате — вчерашним числом составлен, на подпись: Сахаров.

— Виноват, вы не состояли в переписке со старшим лейтенантом Ударцевым?

Старик помедлил, точно припоминая, какая договоренность на такой случай была.

— Состояли, — ответил кротко.

— Вы сообщили письменно, что в июне над долиной Урсула летал воздушный шар?

— Не только шар.

— Что еще?

— Я в том смысле, что состоял не только по шару.

Вскинул бороду: вот я какой!

Пирогову неприятно стало. От признания этого. От вида старика — гоношистого через меру — знай и почитай наших.

О сексотах знал Корней Павлович не послухам. Нештатная служба эта, тайная и необходимая, как фронтовая разведка, была при каждом отделе. Она охватывала почти всех кадровиков на предприятиях, в колхозах. Входили в нее кладовщики, бухгалтеры, кассиры, буфетчики, официанты — все те, кто по роду основной работы не был привязан к станку, трактору, швейной машинке, кто по прямому долгу своему обязан был встречаться в течение дня со многими людьми и, расставаясь с ними, не вызывать подозрения: куда он, сукин сын, подевался.

В штате сексотов Ржанецкого райотдела Сахаров не значился. Несмотря на тонкие намеки о давнем сотрудничестве. А почему? Почему Ударцев не воспользовался готовностью старика послужить органам? Едва ли от переизбытка бдительных ушей и глаз.

— Мы ведь тоже маленько энкэвэдэ, — говорил между тем Сахаров. — И тоже отечество сторожим. От огня. И от дурного человека. Вот ить два дня тому в очереди расходилась одна мадамочка, расквакалась. Из приезжих, между прочим. «Придет Гитлер, всех перевешает!» Это она — мне. Это нас перевешают. А ее, вроде как, нет. Пришлось ввязаться. Призвать к порядку: шпионская рожа твоя! Я те кудряшки-то разглажу.