Лукьяненко сам позвонил. Пирогов глянул на часы. Было 19 часов 23 минуты.

— К тебе вышел автозак. С ним направлено письменное постановление об эксгумации, образцы процессуальных документов: постановление об извлечении трупа, протокол извлечения трупа, протокол осмотра, памятка по эксгумации. Там же постановление о привлечении к этой работе вашего райврача Бобкова и оплате ему этой работы из бухгалтерии ХОЗО управления. Какие вопросы?

— Судмедэксперта не нашли в области?

— Это ты напрасно. Мы давно сотрудничаем с Бобковым. Он грамотен и опытен.

— Бобков чувствует себя неловко в этом деле. Он допустил оплошность. Как бы не стал нервничать.

— Кто должен наши оплошности исправлять?

— Нс знаю. Кто следователь?

— Расследование поручено тебе.

— Товарищ подполковник! От меня сегодня Сахаров ушел. Личные вещички прихватил и — тягу. Правда, оставил нам три «кайнока». У меня выше головы…

— Постановление в пути, какие тут разговоры могут быть…

О «кайноке». В альбоме его не оказалось. В литературе — тоже. По воспоминаниям старых спецов, патроны марки «кайнокъ» выпускала совместная русско-американская фирма (где-то в Прибалтике), название от американского пороха — койнок, время выпуска — семнадцатый год. Таков запев… Вместе с постановлениями выслали тебе одиннадцать фотографий. Для опознания. Все проходят по Всесоюзному розыску. Народ опасный. Большинство — бывшие офицеры. Обрати внимание, почти все искали доблести в наших краях или поблизости. Терять им нечего.

— Этих-то на кой?

— Для образования. На утреннем рапорте доложишь о прибытии автозака.

В школе командиров у них была шутка: не подходи к телефону, иначе получишь приказ и побежишь выполнять его. Нынешние события развертывались как в той шутке. Пирогов высказал неудовлетворение первоначальным расследованием и ему поручили самому развеять свои сомнения. Ну что ж, это по крайней мере не так накладно для управления в целом.

После разговора с Лукьяненко Корней Павлович позвонил в больницу. Дежурная медсестра сказала, что Бобков недавно пошел домой. Пирогов поручил Ирине Петровне перехватить его, хоть на пороге дома, просить немедленно зайти в отдел. Ирина Петровна сухо выслушала его, убрала со стола бумаги.

— Мне возвращаться?

— Часам… к десяти.

Кажется, она поняла. Но ничего не спросила больше. Только побледнела. Характерец…

То неопределенное время, — полчаса, час — которое предстояло Пирогову ожидать Бобкова, было нестерпимо именно своей неопределенностью. Не хотелось заниматься каким-то необязательным делом, а все дела вдруг стали второстепенными и необязательными. Не хотелось листать газеты, хотя в последнее время Корней Павлович делал это что называется бегом, просматривая не дальше официальных сводок Совинформбюро.

Он обошел отдел, в ленкомнате оглядел стенд, плакаты. Вздохнул — надо бы побелить стены, освежить некоторые материалы, да где время и силы взять. Потом он направился к Якитову. Тот поднялся при его появлении. Пирогов заметил это. Подумал, что Федор пережил самое трудное время, освоился со своим новым положением и готов к ответственности без суеты, паники, с сознанием своей вины.

— Садитесь, Якитов.

— Поди, насижусь, лейтенант? Сколько мне положено?

— Суд решит.

— Но все-таки? Там ведь от и до…

— И то и другое — много… Утром я отправлю вас в область. Вы по-прежнему не хотите увидеть жену, детей?

— Хочу. Но не таким. Не в таком виде… Не такой я на самом деле!.. Скажи, могут меня снова на фронт…

— Почему бы и нет. Со штрафниками.

— Да по мне — хоть с чертями. Я до войны неплохо стрелял.

— Скажите об этом на суде. Не молчите. Оступился, надо выкарабкиваться. Толково, с умом. По-мужски.

Федор сквозь прищур внимательно глядел на Пирогова.

— Не понимаю я тебя, лейтенант. Что ты за человек? Ты должен презирать меня, а ты вроде как жалеешь.