— Что вас беспокоит?

— С вашего разрешения, одна и та же подпись под двумя документами. Моя подпись.

— И я расписался прошлый раз. Такая наша работа. И потом, вы что, предсказываете другой результат?

Бобков невесело потряс головой.

— Прошлый раз мы ограничились поверхностным осмотром. Так что ничего удивительного, если вскрытие покажет… Но я не о том. Вы сказали: такая наша работа. Работа — она много выдержит. Но мы-то с вами живые? Или как?

— У нас нет времени для такого серьезного разговора.

— Но, позвольте, как понял я, автозак придет под утро.

— Даже утром. А мы с вами… Зачем нам ждать? Сегодня ночью надо все проверить. Завтра с утра у меня другие заботы.

— Однако, Корней Павлович, вы не спрашиваете о моих.

— Я использую свое право старшего. Прошу вас подобрать бригаду помощников. Из медиков. Остальное мы возьмем на себя.

Бобков развел руками, мол, подчиняюсь. Спросил:

— В котором часу?

— Ну, свидетели от деревни нам не нужны. Думаю, полночь — самое время.

В десять Пирогов собрал все «свои силы». Определил каждому «штыку» место. Продиктовал Ирине Петровне постановление по штату участников: Бобков, Пестова, Козазаев, Брюсов… Подумал, попросил оставить в строке место для людей доктора. Продолжал: понятые — старик Большаков (Корней Павлович рассчитывал поговорить с ним ночью о горе Пурчекле, не путает ли он чего) и старик, бывший партизан, чоновец, которого Павлу еще предстояло разыскать и уговорить.

Поручив женщинам заправить керосином фонари и лампы, Брюсову подготовить землеройный инструмент, Пирогов послонялся по кабинету, потом заставил себя сесть за стол, расстелил карту района. На ней было помечено место, где лежали коровьи потроха, место в долине Барангол, где была разбросана солевая приманка. Острым карандашом он нанес на коричневое поле карты маршрут «старателей». Он начинался выше Муртайки и шел прямо на юг… Но Игушева оставила коня между Муртайкой и Сарапками. Восточнее километров на шесть. Почему она это сделала? Увидела кого-нибудь издалека? Очевидно. Но эти «кто-то» были не ребята. Они еще к Муртайке возвращались… Значит, видела Игушева тех, кто не хотел бы, чтоб их увидели. Но откуда они здесь? Вон гора где, вон… Да! Ребята вышли к речке, перевалив через гору. Напрямую пошли. Из «мешка» — по склону вверх. Собственно почти случайно набрели на речку. И на Пурчеклу. Если речка и Пурчекла тесно связаны между собой. Как говорят ребята… Надо вызнать у Большакова, как далеко друг от друга исток и вход в храм… Рабочим маршрутом следует принять маршрут ребят. Он не самый легкий, но, пожалуй, исключает внезапную встречу. Бандиты ходят низом. И часто тем путем, где их Игушева увидела… Игушева! Твоя мама уже дважды была здесь… Отставить! Так сколько путей ведет к Пурчскле? Сколько народу потребуется, чтоб оцепить такой большой район?

Брюсов у входа ухнул лопаты на пол. Поворчал на свою неловкость, что-то сказал дежурной Каулиной. Вечной дежурной, как называла она себя второй день. Каулина охотно ответила ему. Была в хорошем настроении.

Пирогов сбился с мысли. Досадуя, он начал все сначала и тут к нему заглянула Ирина Петровна. Вид у нее был нездоровый, а вся она — робкая, пристукнутая. Куда девалась ее независимость.

Острые, цепкие глаза метались, перебегали с предмета на предмет, казалось, избегали встречного вопросительного взгляда.

— Вы очень заняты?

— Время коротаю, — признался он. — Садитесь. Вдвоем веселей.

Она поблагодарила, как в тот первый вечер, бочком присела на краешек стула, вполоборота к Пирогову.

— Я думаю, как у Михаила все складывается… При жизни и теперь…

— А что у него не получалось при жизни? Он был на хорошем счету у начальства.

— Вы под впечатлением заупокойной речи Лукьяненко. Да, по его словам, лучшего чекиста не было… Господи, да что ото я?.. А вы не думали, почему Михаил оказался здесь? Это целая история… Он действительно любил свою работу. Но однажды просил уволить из рядов НКВД. И тогда его перевели сюда. Жена не поехала с ним. Она, извините, предала его в трудный час…

Провела по глазам платочком.

— О чем вы говорите, Ирина Петровна? Я не знаю ничего.

— Это почти четыре года назад… Он в горотделе работал. Расписали ему письмо: прораб такой-то злоумышленно отступил от проекта, чем создал угрозу… И так далее. Михаил вызвал того прораба повесткой. Тот пришел. Но перед столом, рта не раскрыв, схватился за сердце и упал… Пока врача звали, пока врач пришел, прораб тот умер… Михаил часто потом говорил, что в случае с ним и прорабом — целое явление, за которое помянут нас, то есть вас, помянут лихом. И мучился… Господи, да что я в самом деле?

На ее щеках заблестели бороздки от слез.

— Думаете, легко жить с такими мыслями?.. А теперь и мертвому нет покоя.

Вокруг могилы возвели ограждение из кольев и трех больничных простыней. Перед ширмой снаружи — столик для Ирины Петровны. На него поставили маленькую керосиновую лампу, положили стопку бумаги, сверху плоский камень, на случай, если сорвется с гор внезапный ветер. Геннадий Львович самолично принес из отдела крашеный табурет, самолично разровнял площадку под него, установил у стола. При Ирине Петровне — Варвара. Для компании. Для смелости.

— По местам, товарищи.

Брюсов и Козазаев с облегчением уходят в темноту. Им по-ручен внешний караул, чтоб не подпустить посторонних. Пирогов и двое рабочих известкового карьера входят внутрь ограждения. Старики — понятые — и Бобков остаются на линии входа. Чтоб не толкаться, не мешать.

Корней Павлович высвечивает табличку на обелиске со звездой. Приглашает рабочих, а затем и понятых прочесть фамилию на ней. Старики по очереди подходят, склоняются к обелиску, подтверждают: Ударцев.