заставлявшие воспринимать все чересчур серьезно. Естественно, при этом рот раскрывается во всю ширь, раскрывается не для того, чтобы изречь великие сло­ва, а для того, чтобы проявить великую силу жизни. В этом больше удивления, чем тщеслав­ной позы. Та разновидность ра­зевания ртов, которая интересу­ет философов,— это не активное, а пассивное его разевание, то са­мое «О-го-го!», возникающее при виде фейерверка, или вели­чественной горной цепи, или при вспышке великой мысли, когда нас просто пронизывает «Ага!». При всяком великом открытии хочется издать возглас, но что есть великое открытие, как не об-

ccid великие открытие, как не ии-легчение и расслабление, вызванное освобождением от ложных сложностей?

5. Губы в веселой спокойной улыбке

У человека с довольным выражением лица губы, чуть заметно под­рагивая, примыкают друг к другу. Пусть все будет, как будет. Го­ворить не о чем. Диоген молча сидит на солнышке и глядит на ка­менные ступени рынка. В его голове нет и тени мысли. Его взгляд устремлен на космическое мерцание греческого света*. Он смот­рит, как люди спешат по своим делам. Если бы кому-то из них пришло в голову сесть напротив и посмотреть в глаза Диогену, чтобы заглянуть в его чуткое сердце, то легко могло статься, что он бы вдруг безудержно разрыдался или расхохотался без всякой на то причины.

6. Взгляд, живой или застывший

Глаза — это органический образ философии: загадка их в том, что они не только способны видеть, но и способны видеть себя — ви­деть, как они видят. Это дает им приоритетное положение среди познающих органов тела. Добрая часть философского мышле­ния — это, собственно, рефлексия глаз, видение себя видящим. Для этого требуются отражающие посредники — зеркало, поверх­ность воды, поверхность металла и... другие глаза, благодаря чему становится видимым процесс видения.

Кинический взгляд понимает себя как видение насквозь смеш­ной и пустой видимости. Он хотел бы поставить общество перед ес­тественным зеркалом, в котором люди узнавали бы себя без покро­вов и масок. Диоген видит насквозь чванливый идеализм и культур­ное высокомерие афинян. То, что его интересует,— это не маскарад и не идеалистические позы, не оправдание и не приукрашивание. Он, не опуская глаз, рассматривает голые естественные факты. Обладай он теоретическим честолюбием и заносчивостью, то мог бы, в изве­стном смысле, считаться первым критическим позитивистом. Кини­ческий взгляд направляется всегда на голое, неприкрытое. Он же­лает признавать те «грубые», животные и простые факты, от кото­рых столь склонны отворачиваться любители возвышенного. Да, первоначальный киник может радоваться голому и элементарному, потому что в нем он познает истину как непотаенность, несокрытость. Он не признает обычных разделений — на высшее и низшее, на грязное и чистое. Этот взгляд открыт, реалистичен и щедр. Он не стесняется смотреть на голое — неважно, прекрасно оно или безоб­разно, было бы только естественным. Взгляд носителя господского цинизма, напротив, несчастен и рефлексивно надломлен. Этим взгля­дом власть смотрит на свои собственные стратегии, постигая, что за всем, что изображается и представляется как закон, скрыта изряд­ная доля насилия и высокомерной дерзости. В меланхолической реф­лексии господского цинизма поэтому часто проявляется склонность к косоглазию. Тот, кто косоглаз от рождения и торит себе путь в на­уке, философии или политической практике, тот, кажется, уже сома­тически предрасположен к двойственному взгляду на вещи, к виде­нию раздельно сущности и видимости, прикрытого и обнаженного. В этом ему способствует диалектика устройства его органа зрения, тогда как остальные мыслители, находясь в плену мифа о нормальности, охотно игнорируют тот факт, что и у них существуют два разных взгляда на одни и те же вещи, а также тот факт, что ни у одного человека не бывает двух совершенно одинаковых глаз. В гла­зах локализована часть нашей структуры мышления — в особенно­сти диалектика правого и левого, мужского и женского, прямого и кривого.

Примечательно, что у интеллектуалов зрение часто оказывает­ся притупленным — не в последнюю очередь потому, что они в пе­риод учебы постоянно насилуют свои глаза: им приходится читать такие вещи, которые не позволяют взору проникнуть в свои глуби­ны. Их глазам приходится служить только лишь инструментами для чтения, и нет ничего удивительного в том, что взгляд на мир у таких людей, привыкших видеть только черные строчки на белом, расхо­дится с действительностью. Знание, свойственное господскому ци­низму, накапливается в интеллектуальных головах и выдает себя не­подвижным, застывшим взглядом, а также печалью во взоре и его ледяной холодностью. Этот взор фиксируется на вещах, в которые

господский цинизм не может про­никнуть и в отношении которых он предпочел бы, чтобы они вообще не существовали. В таких глазах застывает выражение, которое можно сравнить с кривой улыбкой. Цинический взгляд дает понять вещам, что они для него не суще­ствуют реально, а представляют собой лишь феномены и информа­цию. Он глядит на них так, слов­но они уже являют собой прошлое. Он охватывает их, регистрирует и — думает о самосохранении.

Его, конечно, оскорбляет, что вещи отталкивают подобный взгляд — они отвечают ему столь же холодным взглядом. Они не могут по­теплеть, пока не растает лед в глазах тех, кто полагает, что призван по новому оценить мир, управлять им — и превратить в результате в пустыню.

7. Груди

В атмосфере современной цивилизации, основанной на средствах массовой информации и на моде, царит смешанный дух косметики, порнографии, потребительства, иллюзии, вожделения и проститу­ции, для которого типичны обнажение грудей и изображение их. В мире товаров, кажется, дело без них обойтись уже совершенно не может. Каждый цинично спекулирует на сексуальном влечении дру­гого. Груди присутствуют рядом со всем, что должно выглядеть по­хожим на жизнь и будить желания — как универсальный орнамент капитализма. Все, что мертво, излишне, отчуждено, пытается при­влечь к себе внимание с помощью этих смеющихся форм. Сексизм? Если бы все было так просто. Реклама и порнография — это особые случаи современного цинизма, который знает, что власть должна двигаться по пути, ведущему через образы желаемого, и что можно одновременно возбуждать и фрустрировать мечты и страстные же­лания других, чтобы обеспечить свои собственные интересы. Поли­тика — это не только искусство возможного, как принято говорить, но и искусство введения в соблазн. Она — шоколадная сторона вла­сти, которая исходит из того, что, во-первых, должен быть порядок, а, во-вторых, мир желает быть обманутым.

Эти современные бизнес-груди существуют, философски выра­жаясь, только е-себе, как вещи, но не для-себя, как сознательное тело. Они означают всего лишь власть в чистом виде, нечто, при­званное привлекать, «гвоздь программы». Но чем были бы груди сами по себе, вне зависимости от их цинического обнажения на

товарном рынке? Как они сами относятся к той власти и энергии, которая исходит от них? Многие из них предпочли бы более не иметь никакого дела с этой игрой власти, соблазнения и вожделения. Дру­гие сознательно и фривольно воплощают свой призыв, обращенный к другому полу. Нечто от сознания ими своей власти выражено уже в избитой поговорке об «оружии женщины». Некоторые груди не­счастны от того, что они выглядят не так, как идеальные груди на рекламе. В обнаженном виде они чувствуют себя не слишком-то хо­рошо, если господствующая в обществе эстетика не на их стороне. Но некоторые сладки, словно спелые груши, которые отяжелели и настолько способны позаботиться о себе, что при первом же удоб­ном случае падают с ветки в подставленные руки, чувствуя, что эти руки познают их без остатка.