Лондон приветствовал неизбежный триумф голлистов. Если верить МИДу, мы будем свидетелями возврата голлизма, который ставит суверенитет государства на первое место и противостоит Брюсселю. Если это верно и мы увидим забвение всех усилий Миттерана по строительству франко-центристкого европравления, то это будет явление исключительной важности для Британии и Европы. Однако такое предположение пока преждевременно.

Приведем по возможности весомые доводы, почему на Даунинг-стрит могут радоваться, если президентом Франции станет голлист. Согласен, падение Берлинской стены привело к фундаментальному сдвигу баланса сил в Европе. Прежнее равновесие между Францией и Германией исчезло. Британию, столь долго презираемую и отвергаемую, тоже прижмут к галльской груди. «Это простой здравый смысл, что Франция, Британия и Германия должны быть направляющими странами в ЕС», – сказал мне Морис Кув де Мурвиль. Да, тот самый Кув де Мурвиль, который, будучи премьер-министром, блокировал вступление Британии в ЕС в 1963 году.

Францию и Британию сблизили события в Боснии. Убедительнее 100 франкофильских речей Дугласа Хёрда оказался сюжет на французском ТВ о генерале сэре Майкле Роузе, который командовал французскими войсками, и притом на французском языке. Французские политики наконец последовали примеру Британии в том, что стали замечать голоса, критикующие Брюссель. Г-н Паска, корсиканец, который питает надежды стать премьер-министром при президенте Балладюре, более или менее забраковал шенгенский план по отмене пограничного контроля, который когда-то привел Британию в смятение.

Во всяком случае французское мнение о Европарламенте более едкое, чем мнение Британии. Оживление в Лондоне относительно грядущего правления голлистов еще больше усилится в силу того, что это означает продолжение приватизации в духе Тэтчер компаний Radio Monte Carlo и, кто знает, может, даже Air France, а также критику огромных вливаний работодателей в государство всеобщего благоденствия.

Хотя между сменой интонации голлистов и политическим потрясением есть разница. Не надо, во-первых, преувеличивать желание французских правых последовать экономическому примеру Британии. Во Франции, где рост экономики готов обогнать рост экономики в Британии и где на прошлой неделе Банк Франции объявил, что критерии для валютного союза будут достигнуты к 1996 году, отношение к британской экономике остается раздражающе сочувственным. Лучшим выходом, как предполагают правые тори, будет победа Ширака. Но в некоторых отношениях он левее Миттерана. Его голлистская концепция нации означает Францию, более яростно защищающую своих фермеров; более склонную попрать конкурентное право ЕС; еще больше защищающую интересы своих рабочих.

Конечно, сейчас федерализм такое же ругательное слово во французском политическом лексиконе, как и в Британии. Представители г-на Балладюра говорят, что они хотят наказать Брюссельскую комиссию, которая привела французский истеблишмент в ужас тем, что использовала свою прерогативу вести переговоры по вопросам более свободных мировых рынков. И все же решение голлистов на миллион миль дальше от того, что приемлемо для Лондона. Я слышал, что группа сенаторов-голлистов строит собственные планы для межправительственной конференции 1996 года. Они хотят ограничить права комиссии созданием постоянного комитета министров в Брюсселе и второй палаты Европарламента: другими словами, двух более централизованных институтов ЕС.

Будет ли следующим президентом Ширак или Балладюр, французы останутся преданными идее европейской pouvoir politique (политической власти), сказал один политолог. А один политик, фанатично выступающий против единой валюты, предупредил: «Я бы сказал г-ну Мейджору, не думайте, что французы собираются отказаться от своих стратегических целей». Возможно, решению Делора не участвовать в выборах придали слишком большое значение. В действительности разница была бы небольшой. Когда Делор занимал пост министра финансов в Париже, едва ли он был его величеством Европой. Он восстановил валютный обмен и девальвировал франк в четыре раза против немецкой марки. Закон «О единой Европе» подписал Жак Ширак, а на прошлой неделе он написал ошеломительную статью в Le Monde, восхваляющую франко-германскую ось.

Миттеран сейчас – торопливый старик, отчаянно пытающийся спрогнозировать будущее, которого не видит. Если спросить, потеряла ли европейская программа Франции свою псевдорелигиозную безотлагательность с его уходом, ответ будет «да». Но если британские политики полагают, что французы отказались от своей политики, что европейские институты, базирующиеся в Брюсселе, предлагают лучшие способы защиты французского языка и культуры, распространения французского влияния и контролирования немцев, то они глубоко заблуждаются.

Триумф Делора, Коля и Миттерана.

Вчера (декабрь 1995 года) в Мадриде выпал снег. Он падал и падал. В унылый день зимнего солнцестояния явились волхвы, главным образом с Востока, чтобы узреть чудо.

Они пришли, чтобы засвидетельствовать рождение единой европейской валюты и дать ей имя.

С этого дня и впредь апостолы евроденег смогут распространять эту радостную новость в ходе масштабной пропагандистской кампании Брюсселя.

«Евро, евро, евро», – вторят листовки, падая в почтовые ящики ничего не ведающего континента.

«Как Петр был камнем, на котором создавалась церковь, так евро – это камень, на котором будет возведен Европейский союз», – восторгался Антонио Гутеррес, премьер-министр Португалии. Это слово будут лепетать младенцы еще до своего рождения.

Если план комиссии сработает, миллионы людей будут упоминать евро в каждом разговоре. А наши внуки будут спрашивать друг у друга, как Британия могла согласиться на такой неологизм морозным декабрьским днем в мадридском аналоге Кэнэри-Уорф за полчаса до обеда.