нежным, хрупким и страдающим видом, обладала еще страстностью характера, пламенным воображением и очень сильной волей, что и доказала на деле при

начале своей жизни и при конце ее. Елизавета Богдановна Грановская была

олицетворением спокойной, молчаливо-благодарной и втайне радостной

покорности своей судьбе, устроившей ее положение как жены и как женщины.

Обе они способны были, каждая по-своему и с различными побуждениями, на

очень значительные жертвы и подвиги, если бы то потребовалось. Всегда

окруженные своими московскими приятельницами, они покамест служили в

Соколове тем умеряющим, эстетическим началом, которое сдерживало пиры

друзей, где на шампанское не скупились, в тоне веселой, но далеко не

распущенной беседы.

Я появился среди этого персонала Соколова в конце июня месяца, был

принят им с величайшим радушием, но с оттенком, который бросался в глаза. Как

гость из Петербурга и из ближайшего кружка Белинского я должен был

почувствовать, в среде самых дружеских излияний, ту ноту разногласия, диссонанса, какая уже существовала между двумя отделами западной партии.

Нота эта звучала и в иронических шутках Герцена, и в нервном хохоте Кетчера, и

в полусерьезной физиономии Грановского, которая попеременно разглаживалась

и темнела. Всем необходимо было пропеть противную эту ноту поскорее вслух, чтобы войти опять в простые, откровенные отношения друг к другу. Это и не

замедлило случиться.

В тот же самый день все общество собралось на прогулку в поля,

окружавшие Соколове, на которых, по случаю раннего жнитва, царствовала

теперь муравьиная деятельность. Крестьяне и крестьянки убирали поля в

187

костюмах, почти примитивных, что и дало повод кому-то сделать замечание, что

изо всех женщин одна русская ни перед кем не стыдится и одна, перед которой

также никто и ни за что не стыдится. Этого замечания достаточно было для того, чтобы вызвать ту освежающую бурю, которой все ожидали, Грановский

остановился и необычайно серьезно возразил на шутку. «Надо прибавить,—

сказал он,— что факт этот составляет позор не для русской женщины из народа, а

для тех, кто довел ее до того, и для тех, кто привык относиться к ней цинически.

Большой грех за последнее лежит на нашей русской литературе. Я никак не могу

согласиться, чтобы она хорошо делала, потворствуя косвенно этого рода цинизму

распространением презрительного взгляда на народность». С этого и начался спор

[217].

Я не упомянул, что в числе постоянных гостей Соколова был еще

влиятельный человек кружка — издатель «Московских ведомостей» Евг. Фед.

Корш. По убеждениям своим он принадлежал вполне партии крайних западников, отыскивая вместе с ними основы для мысли и для жизни в философии, истории, следя за теориями социализма, и нисколько не ужасаясь никаких результатов, какие бы могли оказаться на конце этих разысканий; но вместе с тем он не

принимал на веру никаких заманчивых посулов доктрины, откуда бы она ни

исходила, если только мало-мальски приближалась к утопии или обнаруживала

поползновение на произвольный вывод [218]. Он постоянно воевал с идеалами

существования, которых тогда возникало множество. Вообще это был критик

убеждений и верований своего круга, с которым разделял многие из его надежд и

все основные положения. Он стоял постоянно с ногой, занесенной, так сказать, из

своего лагеря в противоположный, охлаждая слишком радужные чаяния или

чересчур сангвинические порывы своих друзей. Обширная начитанность и

поистине замечательная доля меткого и ядовитого остроумия, эффект которого

увеличивался еще от противоположности с недостатком в произношении делали

из Евг. Корша выдающееся лицо круга [219]. Он тотчас понял, что завязавшийся

спор не есть какая-либо решительная битва, изменяющая вконец положение

сторон, а только простое объяснение между ними; поэтому он и ходил свободно

между сторонами, не приставая ни к одной. Иначе принял дело Кетчер, которому

казалось уже необходимостью произвесть себя в адвокаты отсутствующей

петербургской стороны, как еще мало он сам ни разделял всех ее воззрений [220].

Он поднял перчатку Грановского и повел с ним спор о принципах чрезвычайно