кстати сказать еще, что человек, тоже немало содействовавший к изменению

способа относиться к народу и представлять себе его умственную жизнь, был

столь много осмеянный некогда славянофилами Тургенев. Первые его рассказы

из «Записок охотника», явившиеся в «Современнике» 1847 года, положили конец

всякой возможности глумления над народными массами. Но почва для «Записок

охотника» была уже подготовлена, и Тургенев выразил ясно и художественно

сущность настроения, которое уже носилось, так сказать, в воздухе.

XXVI

Возвращаюсь к Соколову. В средине лета подмосковное село это

образовало нечто вроде подвижного конгресса из беспрестанно наезжавших и

пропадавших литераторов, профессоров, артистов, знакомых, которые, видимо, все имели целью перекинуться идеями и известиями друг с другом. Хозяева жили

в страшном многолюдстве и, по-видимому, не имели времени сосредоточиться на

каком-либо своем собственном, специальном занятии. Гости калейдоскопически

сменялись гостями: тут, кроме Панаева, оставившего и описание Соколовской

жизни, промелькнули в моих глазах Н. А. Некрасов, давно уже мне знакомый и

возбуждавший тогда общий симпатический интерес своей судьбою и своей

поэзией; затем Ив. Вас. Павлов, здесь впервые мною и встреченный и

поражавший оригинальной грубостию своих приемов, под которыми таилось у

него много мысли, наблюдения, юмора и т. д.; Евг. Фед. Корш, старый Щепкин, молодой, рано умерший Засядко, начинающий живописец Горбунов, сделавший

литографированную коллекцию портретов со всего кружка [226], были

постоянными посетителями Соколова [227]. Совсем не праздно жили и хозяева

дачи в этом водовороте гостей и наезжих со всех сторон, как могло показаться

сначала. Так Герцен печатал и продолжал свои письма об изучении природы; Грановский приготовлялся к новой, второй серии публичных своих лекций; Кетчер переводил Шекспира упорно. Иногда он на целые дни пропадал из

Соколова, в грязной, серой блузе и захватив только с собой кусок хлеба. Он тогда

бродил по лесам, окружавшим Москву, и однажды встретил там истощенного

191

беглого солдата, с пораненной ногой, который не очень дружелюбно посмотрел

на него. Кетчер вынул у него занозу из ноги, перевязал рану и отдал ему свой

кусок хлеба. Когда туземное и пришлое население Соколова собиралось в сходку

на каком-либо из его форумов (кроме многолюдных обедов Соколова, таким

форумом служила еще и круглая площадка в глубине парка, обнесенная

великолепными липами), то разговоры, прения, рассказы, происходившие на этих

форумах, отражая все многообразие характеров, умов и настроений, носили еще

один общий тон, который и был господствующим тоном всех бесед этой эпохи.

Политических разговоров, в прямом смысле слова, на этих

импровизированных академиях почти никогда не происходило. Тогдашняя

публичная жизнь снабжала только людей юмористическими анекдотами и

покамест ничего более не давала. Собственно же основные принципы,

управлявшие обществом, вовсе и не затрогивались. Рассуждать о них считалось

делом праздным и говорить о них начинали тогда, когда в применении своем они

достигали или комического, или трагического абсурда. До тех пор это были

явления, для всех давно отпетые и похороненные. Вспоминали о них особенно, когда настояла надобность ускольз-нуть из когтей того или другого из мертвецов, ходивших по земле, и пускавшегося неожиданно преследовать живых людей.

Взамен на первом плане стояли европейские дела, учения, открытия; они и

составляли господствующую ноту в разговорах. Вместе с тем проходила еще

другая красная нитка через всю многообразную сеть узоров свободной беседы в

Соколове. Она-то и давала предчувствие об общем происхождении и родстве всех

мнений и мыслей, там высказывавшихся, несмотря на частую их

противоположность. Прежде всего следует заметить, что в Соколове не

позволялось только одного — быть ограниченным человеком. Не то чтоб там

требовались непременно эффектные речи и проблески блестящих способностей

вообще; наоборот, труженики, поглощенные исключительно своими