призвание. В «Рудине» Сенковский находил множество вещей, не выговоренных

романом, но видимых глазу читателя под прозрачными волнами, в которых он

движется. Политическое и общественное значение повести открывается во всех ее

частях и притом с такой ясностию и вместе с таким приличием, что не допускает

ни упрека в утайке, ни обвинения в злостных нападках. Сенковский сулил

большую будущность автору повести и был в этом случае не фальшивым

пророком, как часто с ним случалось прежде.

Между тем молодость Тургенева уже прошла. Ему предстояло еще около 30

лет обширной деятельности, но тем же ветхим человеком, каким его знали в эпоху

появления «Параши», он оставаться не мог. Еще прежде «Рудина» он

почувствовал сам роль, которая выпала ему на долю в отечестве,— служить

зеркалом, в котором отражаются здоровые и болезненные черты родины; но для

этого необходимо было держать зеркало в надлежащей чистоте. Всякое

человеческое начинание имеет свой пункт отправления, который и указать

можно; только одно действие времени не имеет такого пункта — оно мгновенно

обнаруживает во всей полноте и цельности явление, которое готовилось в его

недрах долго и невидимо для людского глаза. Нечто подобное такому действию

времени случилось и с Тургеневым: только с эпохи появления «Рудина»

обнаружилось, что он уже давно работает над собою. Порывы фантазии, жажда

говора вокруг его имени, безграничная свобода языка и поступка — все

приходило в нем или складывалось на наших глазах в равновесие. Ни одному из

опасных элементов своей психической природы он уже не позволял, как бывало

прежде, вырваться стремительно наружу и потопить на время в мутной волне

своей лучшие качества его ума и сердца. Может быть, это было произведение

годов, пережитых Тургеневым; может быть, приобретенный опыт и воля

действовали при этом механически, безотчетно, в силу одного своего тяготения к

добру и истине. Как бы то ни было, преобразование Тургенева свершилось без

труда и само собой: ему не предстояло никакой работы для выбора новых

материалов морали и постройки из них своего созерцания, никаких аскетических

элементов для замены старых верований, ничего, что могло бы коверкать его

природу и насиловать его способности. Оно произошло просто и натурально, благодаря одному наблюдению за собою и упразднению того потворства дурным

инстинктам, которое вошло у него в привычку. Лучшие материалы для реформы

лежали с детства в нем самом, лучшие верования жили с ним от рождения; стоило

только их высвободить от помех и уз, наложенных невниманием к самому себе.

Но зато с тех пор, как воссияла для Тургенева звезда самообразования и

самовоспитания, он шел за ней неуклонно в течение 30 лет, поверяя себя

каждодневно, и достиг того, что на могиле его сошлось целое поколение со

словами умиления и благодарности как к писателю и человеку. Не вправе ли были

мы сказать, что редкие из людей выказали более выдержки в характере, чем он?..

284

Дрезден. Декабрь 1883.

Шесть лет переписки с И.С. Тургеневым 1856-1862

I

В 1856, то есть в год появления «Рудина» — с чем связывают поворот в

жизни самого автора,— начинаются и частые отлучки Тургенева за границу [358].

С переменой царствования наступила и льготная пора для русских

путешественников, которые высвобождены были от паспортных стеснений при

отъезде, считавшихся прежде нужными для благоденствия и устойчивости

порядка, что еще от времени до времени многими повторяется и теперь. Отмена

формальностей при добывании паспорта, объявленная в эпоху коронации имп.

Александра II, не могла касаться вполне Тургенева: он состоял еще под

присмотром полиции, и для него требовалось соблюдение старых порядков

ходатайства и особого разрешения. Много помог ему выпутаться из хлопот

егермейстер Иван Матвеевич Толстой (впоследствии граф) своим влиянием [359].

Человек этот оказывал несомненные знаки личного расположения и внимания к

Тургеневу, сопровождаемые, однако, по временам выговорами и замечаниями, когда последний слишком легко и свободно относился к его словам и