Предсдатель, то прося, то угрожая, допрашивалъ его, но упрямый юноша твердо стоялъ на своемъ ршеніи. Впрочемъ онъ уврялъ, что бунтовалъ совсмъ не за Шумахера, но единственно для того, чтобы спасти свою старуху мать отъ голода и холода. Не отрицая того, что быть можетъ онъ и заслуживаетъ смертной казни, онъ утверждалъ, однако, что было бы несправедливо осудить его, такъ какъ убивая его, убьютъ въ то же время его несчастную, ни въ чемъ неповинную мать.

Когда Норбитъ замолчалъ, секретарь резюмировалъ вкратц преступленія каждаго подсудимаго и въ особенности Шумахера. Онъ прочелъ нкоторыя изъ мятежническихъ воззваній на знаменахъ и вывелъ виновность бывшаго великаго канцлера изъ единогласныхъ показаній его соучастниковъ, не преминувъ обратить вниманіе суда на упорное запирательство молодаго Норбита, связаннаго фанатической клятвой.

— Теперь, — добавилъ онъ въ заключеніе: — остается допросить послдняго подсудимаго и мы имемъ серьезныя основанія считать его тайнымъ агентомъ власти, которая такъ плохо заботилась о спокойствіи Дронтгеймскаго округа. Власть эта дозволила если не своимъ преступнымъ потворствомъ, то по меньшей мр своимъ роковымъ небреженіемъ, вспыхнуть мятежу, который погубитъ этихъ несчастныхъ и снова взведетъ Шумахера на эшафотъ, отъ котораго уже разъ избавило его великодушное милосердіе короля.

Этель, отъ мучительныхъ опасеній за Орденера перешедшая къ не мене тяжкимъ опасеніямъ за отца, задрожала при этихъ зловщихъ словахъ и залилась слезами, когда Шумахеръ поднялся со скамьи и спокойно возразилъ:

— Я удивляюсь вамъ, канцлеръ Алефельдъ. Должно быть вы уже заране позаботились и о палач.

Несчастная двушка думала, что чаша горечи переполнилась для нея, но ошиблась.

Шестой подсудимый всталъ въ свою очередь. Гордо и величаво откинувъ назадъ волосы, закрывавшіе его лицо, онъ отвтилъ на обращенный къ нему вопросъ предсдателя твердымъ голосомъ:

— Я Орденеръ Гульденлью, баронъ Торвикъ, кавалеръ ордена Даннеброга.

Секретарь не могъ сдержать крика изумленія:

— Сынъ вице-короля!

— Сынъ вице-короля! — повторила толпа зрителей, подобно тысяч отголосковъ эхо.

Предсдатель откинулся въ своемъ кресл; судьи, до сихъ поръ неподвижно сидвшіе за столомъ, въ безпорядк склонились другъ къ другу, подобно деревьямъ, колеблемымъ противоположными порывами втра.

Въ толп зрителей смятеніе было еще сильне. Народъ цплялся за каменные карнизы, за желзныя ршетки и вс говорили разомъ. Даже стража, забывъ наблюдать за тишиной въ зал, смшала свои изумленные возгласы въ общемъ хор нестройныхъ голосовъ.

Чья душа, знакомая съ внезапными душевными порывами, пойметъ волненіе Этели? Кто въ состояніи выразить эту неслыханную смсь истерзанной радости и отрадной печали? Это безпокойное ожиданіе, колеблющееся между страхомъ и надеждою?

Онъ стоитъ передъ нею, не примчая ее! Она видитъ своего ненагляднаго Орденера, Орденера, котораго считала мертвымъ, утраченнымъ для себя на вки, вроломнымъ другомъ, но котораго любила съ новой, неслыханной страстью. Онъ здсь; да, это онъ. Не обманчивый сонъ вводитъ ее въ заблужденіе; нтъ, это ея Орденеръ, котораго, увы! Она чаще видала во сн, чмъ на яву! Но ангеломъ ли хранителемъ, или злымъ духомъ явился онъ въ этомъ торжественномъ собраніи? Должна ли она надяться на него, или, напротивъ, опасаться за него?

— Тысячи предположений разомъ тснились въ ея ум, подавляя его подобно тому какъ излишняя пища тушитъ огонь. Вс мысли, вс ощущенія, нами описанныя, мелькнули въ ум ея подобно блеску молніи въ ту минуту, когда сынъ норвежскаго вице-короля открылъ свое имя. Она первая узнала его и прежде чмъ узнали его остальные, была уже безъ чувствъ.

Во второй разъ заботливость таинственной сосдки вернула ея къ горькой дйствительности. Блдне смерти, открыла она глаза, въ которыхъ быстро иссякли слезы. Взоръ ея съ жадностью устремился на молодаго человка, сохранявшаго невозмутимое спокойствіе среди всеобщаго смущенія и замшательства. Судьи и народъ мало по малу пришли въ себя, но въ ушахъ ея все еще раздавалось имя Орденера Гульденлью.

Съ мучительнымъ безпокойствомъ примтила Этель, что одна рука его была на перевязи, на обихъ висли кандалы, она примтила, что плащъ его былъ разорванъ во многихъ мстахъ, врной сабли не было у пояса. Ничто не укрылось отъ ея заботливаго взора, потому что глазъ любящаго существа походитъ на глазъ матери. Не имя возможности защитить его своимъ тломъ, она какъ бы окружила его своею душой; и, надо сказать къ стыду и чести любви, тамъ, гд находился ея отецъ и его преслдователи, одна Этель видла одного лишь человка.

Мало по малу въ зал воцарилась прежняя тишина. Предсдатель ршился наконецъ приступить къ допросу сына вице-короля.

— Господинъ баронъ, — началъ онъ смущеннымъ тономъ.

— Здсь я не господинъ баронъ. — прервалъ его Орденеръ твердымъ голосомъ. — Меня зовутъ Орденеръ Гульденлью, подобно тому какъ графъ Гриффенфельдъ зовется Иваномъ Шумахеромъ.

Одно мгновеніе предсдатель оставался въ нершимости.

— Прекрасно, — продолжалъ онъ: — Орденеръ Гульденлью, очевидно по какому нибудь прискорбному недоразумнію васъ привели сюда. Мятежники захватили васъ на дорог, принудили слдовать за ними и безъ сомннія, благодаря этой случайности, васъ встртили въ ихъ рядахъ.