— Не стану отпираться, что я хотлъ видть Шумахера, — сказалъ Орденеръ: — но эта пряжка ровно ничего не доказываетъ. Въ крпость нельзя входить съ драгоцнными вещами; матросъ, везшій меня на лодк, жаловался дорогой на свою бдность, и я кинулъ ему эту пряжку, которую не могъ имть при себ…

— Извините, ваше сіятельство, — перебилъ секретарь, — это правило не распространяется на сына вице-короля. Вы могли…

— Я не хотлъ открывать моего званія.

— Почему же? — спросилъ председатель.

— Это моя тайна.

— Ваши сношенія съ Шумахеромъ и его дочерью доказываютъ, что цль вашего заговора клонилась къ ихъ освобожденію.

Шумахеръ, который до сихъ поръ обнаруживалъ свое вниманіе только презрительнымъ пожатіемъ плечъ, поднялся со скамьи.

— Освободить меня! Цлью этого адскаго заговора было компрометировать и погубить меня, что и вышло. Неужели вы думаете, что Орденеръ Гульденлью призналъ бы свое участіе въ преступленіи, если бы не былъ взятъ среди бунтовщиковъ. О! Я вижу, что онъ наслдовалъ отцовскую ненависть ко мн. А что касается отношеній, въ которыхъ его подозрваютъ со мной и моей дочерью, то пусть знаетъ, этотъ презрнный Гульденлью, что дочь моя равнымъ образомъ унаслдовала ненависть мою ко всему отродью Гульденлью и Алефедьдовъ!

Орденеръ глубоко вздохнулъ, Этель внутренно опровергала слова отца, который опустился на скамью, все еще дрожа отъ гнва.

— Судъ разсмотритъ ваши отношенія, — сказалъ предсдатель.

Орденеръ, слушавшій Шумахера молча съ потупленными глазами, какъ бы очнулся при словахъ предсдателя.

— Выслушайте меня, господа судьи. Вы теперь будете судить насъ по совсти, не забудьте же, что Орденеръ Гульденлью одинъ виновенъ во всемъ; Шумахеръ невиненъ. Остальные несчастные были обмануты моимъ агентомъ Гаккетомъ. Все остальное было сдлано мною.

Кенниболъ счелъ долгомъ вмшаться.

— Ихъ милость говорятъ сущую правду, господа судьи, потому что онъ самъ взялся привести къ намъ знаменитаго Гана Исландца, не во зло будь сказано это имя. Я знаю, что этотъ молодой человкъ осмлился лично отправиться въ Вальдергогскую пещеру, чтобы предложить ему начальство надъ нами. Онъ признался мн въ этомъ въ хижин брата моего Брааля, въ Сурб. Наконецъ не налгалъ онъ и говоря, что мы были обмануты проклятымъ Гаккетомъ; такъ что очевидное дло: насъ не за что казнить.

— Господинъ секретарь, — сказалъ предсдатель: — допросъ конченъ. Какое заключеніе сдлаете вы изъ всего слышаннаго?

Секретарь всталъ, нсколько разъ поклонился судьям, разглаживая рукою складки своихъ кружевныхъ брыжжей и не спуская глазъ съ предсдателя. Наконецъ онъ заговорилъ глухимъ, мрачнымъ голосомъ.

— Господинъ предсдатель и вы, почтенные судьи! Обвиненіе осталось неопровергнутымъ. Орденеръ Гульденлью, навсегда омрачившій блескъ своего славнаго имени, признавъ свою виновность, ничмъ не доказалъ невинности бывшаго канцлера Шумахера и его соумышленниковъ Гана Исландца, Вильфрида Кеннибола, Джонаса и Норбита. Прошу вслдствіе того удовлетворить правосудіе, объявивъ всхъ шестерыхъ виновными въ государственной измн и оскорбленіи его величества.

Глухой ропотъ поднялся въ толп зрителей. Предсдатель хотлъ уже произнести заключительную рчь, когда епископъ потребовалъ слова.

— Уважаемые судьи, слово защиты должно быть послднимъ. Я желалъ бы, чтобы обвиняемые имли лучшаго ходатая, такъ какъ я старъ и слабъ, и только Богъ поддерживаетъ духъ мой. Меня удивляютъ жестокія притязанія секретаря. Ничто изъ допроса не доказало виновности кліента моего Шумахера, невозможно указать на прямое участіе его въ бунт рудокоповъ. Въ виду же того, что другой мой кліентъ Орденеръ Гульденлью сознался въ злоупотребленіи именемъ Шумахера, и что еще важне, объявилъ себя единственнымъ виновникомъ преступнаго возмущенія, то подозрнія, тяготвшія на Шумахер, падаютъ сами собой. Вы должны признать его невинность. Поручаю вашему христіанскому милосердію остальныхъ подсудимыхъ, заблуждавшихся, подобно овцамъ добраго пастыря, и даже юнаго Орденера Гульденлью, который сознаніемъ въ вин значительно смягчилъ свою преступность передъ создателемъ. Подумайте, господа судьи, онъ еще въ томъ возраст, когда человкъ легко заблуждается, даже падаетъ, но Господь можетъ еще поддержать и возвратить его на путь истины. Орденеръ Гульденлью несетъ едва четверть ноши жизненнаго бремени подъ тяжестью котораго горбится мое бренное тло. Положите на всы правосудія молодость его и неопытность и не лишайте его такъ рано жизни, дарованной ему Богомъ.

Старецъ умолкъ и опустился возл улыбающагося Орденера. По приглашенію предсдателя судьи оставили трибуну и молча удалились въ залу совщанія.

Когда они ршали тамъ шесть судебъ, подсудимые остались сидть на скамь, окруженные двумя рядами аллебардщиковъ. Шумахеръ, склонивъ голову на грудь, казался погруженнымъ въ глубокую задумчивость; великанъ съ глупой самоувренностью посматривалъ то на право, то на лво; Джонасъ и Кенниболъ, скрестивъ руки на груди, тихо молились; между тмъ какъ товарищъ ихъ Норбитъ то по временамъ топалъ ногою, то съ конвульсивной дрожью гремлъ цпями. Между нимъ и почтеннымъ епископомъ, читавшимъ псалмы покаянія, сидлъ Орденеръ, сложивъ руки и устремивъ глаза къ небу.

Позади нихъ шумла толпа зрителей, давшая просторъ своимъ ощущеніямъ по уход судей. Знаменитый Мункгольмскій узникъ, страшный исландскій демонъ, сынъ вице-короля въ особенности, сосредоточивали на себ мысли, рчи и взоры всхъ присутствовавшихъ при разбирательств дла. Шумъ, въ которомъ смшивались стованія, хохотъ и смутный говоръ наполнялъ аудиторію, то возрастая, то утихая подобно пламени, колеблемому втромъ.

Прошло нсколько часовъ ожиданія, столь утомительно долгаго, что каждый удивлялся продолжительности ночи. Время отъ времени посматривали на дверь залы совщанія, но лишь два солдата, подобно молчаливымъ призракамъ, прохаживались передъ нею, сверкая своими бердышами.