Сторожъ возразилъ съ досадой:

— Будь доволенъ, что я не запросилъ четырехъ!.. Ты самъ, Николь, торгуешься какъ жидъ, отказывая несчастному узнику въ какихъ нибудь двухъ дукатахъ за трупъ, который перепродашь какому либо ученому или доктору по меньшей мр за двадцать.

— Я никогда не платилъ за трупъ боле пятнадцати аскалоновъ, — сказалъ палачъ.

— Да, за трупъ воришки или презрннаго жида, это возможно, — замтилъ сторожъ: — но кому неизвстна цнность тла Гана Исландца.

Ганъ Исландецъ покачалъ головой.

— Не суйся не въ свое дло, — раздражительно вскричалъ Оругиксъ: — разв я мшаю теб грабить и красть у заключенныхъ одежду, драгоцнности, подливать соленную воду въ ихъ жидкую похлебку, всякими притсненіями выманивать у нихъ деньги? Нтъ! Я не дамъ двухъ золотыхъ дукатовъ.

— А я не возьму мене двухъ дукатовъ за охапку соломы и огонь, — упрямился сторожъ.

— А я не продамъ трупа мене двухъ дукатовъ, — невозмутимо замтилъ разбойникъ.

Посл минутнаго молчанія палачъ топнулъ ногой.

— Ну, мн некогда терять съ вами время.

Вытащивъ изъ кармана кожанный кошель, онъ медленно и какъ бы нехотя открылъ его.

— На, проклятый демонъ исландскій, получай твои два дуката. Право, самъ сатана не далъ бы за твою душу столько, сколько я даю теб за тло.

Разбойникъ взялъ дв золотыя монеты и сторожъ поспшилъ протянуть къ нимъ руку.

— Постой, товарищъ, принеси-ка сперва, что я у тебя просилъ.

Сторожъ вышелъ и, минуту спустя, вернулся съ вязкой свжей соломы и жаровней, полной раскаленныхъ угольевъ, которыя положилъ подл осужденнаго на полъ.

— Ну вотъ, я погрюсь ночью, — сказалъ разбойникъ, вручая сторожу золотые дукаты. — Постой на минуту, — добавилъ онъ зловщимъ голосомъ: эта тюрьма, кажется, примыкаетъ къ казарм мункгольмскихъ стрлковъ?

— Примыкаетъ.

— А откуда втеръ?

— Кажется съ востока.

— Тмъ лучше, — замтилъ разбойникъ.

— А что? — спросилъ сторожъ.

— Да ничего, — отвтилъ разбойникъ.

— Ну прощай, товарищъ, до завтра.

— Да, до завтра, — повторилъ разбойникъ.

При стук тяжелой двери, ни сторожъ, ни палачъ не слыхали дикаго торжествующаго хохота, которымъ разразилось чудовище по ихъ уход.

Заглянемъ теперь въ другую келью военной тюрьмы, примыкавшей къ стрлковой казарм, куда заключенъ былъ нашъ старый знакомецъ Туріафъ Мусдемонъ.

Быть можетъ читатель изумился, узнавъ, что этотъ столь хитрый и вроломный негодяй такъ искренно сознался въ своемъ преступномъ умысл трибуналу, который осудилъ его и такъ великодушно скрылъ сообщничество своего неблагодарнаго патрона, канцлера Алефельда. Но пусть успокоятся: Мусдемонъ не измнилъ себ. Эта великодушная искренность служитъ, быть можетъ, самымъ краснорчивымъ доказательствомъ его коварства.

Увидвъ, что его адскія козни разоблачены и окончательно разрушены, онъ на минуту смутился и ороблъ. Но когда прошла первая минута волненія, онъ тотчасъ же сообразилъ, что если ужъ нельзя погубить намченныхъ имъ жертвъ, надо позаботиться о личной безопасности. Два средства къ спасенію были готовы къ его услугамъ: свалить все на графа Алефельда, такъ низко измнившаго ему, или взять все преступленіе на себя.

Заурядный умъ остановился бы на первомъ средств, Мусдемонъ выбралъ второе. Канцлеръ оставался канцлеромъ, и къ тому же ничто прямо не компрометировало его въ бумагахъ, обвинявшихъ его секретаря; затмъ онъ усплъ обмняться нсколькими значительными взорами съ Мусдемономъ и тотъ, не задумываясь, принялъ всю вину на себя, увренный, что графъ Алефельдъ выручитъ его изъ бды, въ благодарность за бывшія услуги и нуждаясь въ будущихъ.

Мусдемонъ спокойно прохаживался по своей темниц, едва освщаемой тусклымъ ночникомъ, не сомнваясь, что ночью дверь тюрьмы будетъ открыта для его бгства. Онъ осматривалъ стены старой каменной тюрьмы, выстроенной еще древними королями, имена которыхъ не сохранила даже исторія, и изумлялся только деревянному полу ея, звучно отражавшему шаги. Полъ какъ будто закрывалъ собой подземную пещеру.

Онъ примтилъ также большое желзное кольцо, ввинченное въ стрльчатый сводъ. Къ нему привязанъ былъ обрывокъ старой веревки.

Время шло. Мусдемонъ нетерпливо прислушивался къ медленному бою крпостныхъ часовъ, мрачно звучавшему среди ночной тишины.

Наконецъ, шумъ шаговъ послышался за дверьми тюремной кельи. Сердце Мусдомона радостно забилось отъ надежды. Огромный ключъ заскриплъ, замокъ зашатался, цпи упали и дверь отворилась.

Вошелъ человкъ въ красной одежд, котораго мы только что видали въ тюрьм у Гана. Въ рукахъ у него былъ свертокъ веревокъ. Слдомъ за нимъ вошло четверо алебардщиковъ, въ черныхъ камзолахъ, со шпагами и бердышами.