Лапландскій философъ поднялъ тло, чтобы положить его на одну изъ шести гранитныхъ плитъ, какъ вдругъ примтилъ что-то тяжелое, привязанное ремнемъ къ ше злополучнаго Спіагудри.

— Должно быть камень, — пробормоталъ онъ: — съ которымъ дьяволъ спихнулъ его въ озеро.

Однако онъ ошибся. Это былъ небольшой желзный ящикъ, на которомъ Оглипиглапъ, тщательно вытеревъ его, примтилъ большую печать съ гербомъ.

— Ну, тутъ кроется какая-то чертовщина, — подумалъ онъ: — этотъ человкъ былъ святотатецъ и колдунъ. Надо снести этотъ ящикъ къ епископу, чего добраго тамъ сидитъ самъ дьяволъ.

Уложивъ трупъ въ мертвецкой, онъ отвязалъ отъ него ящикъ и поспшно пошелъ въ епископскій дворецъ, бормоча дорогою молитвы и заклинанія противъ своей страшной ноши.

Ганъ Исландецъ и Шумахеръ встртились въ одной темниц Шлезвигскаго замка. Бывшій канцлеръ, оправданный судомъ, медленными шагами расхаживалъ по комнат, проливая горькія слезы; осужденный разбойникъ, окруженный стражей, хохоталъ въ цпяхъ.

Оба узника долго смотрли другъ на друга въ молчаніи: можно было сказать, что они узнали другъ въ друг враговъ человчества.

— Кто ты? — спросилъ наконецъ бывшій канцлеръ разбойника.

— Ты убжишь, услышавъ мое имя, — отвтилъ тотъ. — Я Ганъ Исландецъ.

Шумахеръ приблизился къ нему.

— Вотъ теб моя рука, — сказалъ онъ.

— Ты хочешь, чтобы я ее сълъ?

— Ганъ Исландецъ, — возразилъ Шумахеръ: — я люблю тебя за твою ненависть къ людямъ.

— Вотъ за то-то я и тебя ненавижу.

— Послушай, я подобно теб ненавижу людей, потому что я длалъ имъ добро, а они платили мн зломъ.

— Ну, я не потому ненавижу людей; я ненавижу ихъ за то, что они длали лишь добро, а я платилъ имъ зломъ.

Шумахеръ вздрогнулъ отъ взгляда чудовища. Онъ пытался переломить себя, но душа его не могла симпатизировать разбойнику.

— Да, — вскричалъ онъ: — я презираю людей за то, что они жестоки, неблагодарны, вроломны. Имъ обязанъ я всми моими несчастіями.

— Тмъ лучше! Я, напротивъ, обязанъ имъ всмъ своимъ счастіемъ.

— Счастіемъ?

— Счастіемъ ощущать мясо, трепещущее въ моихъ зубахъ, теплоту дымящейся крови въ моемъ пересохшемъ горл; наслажденіемъ разбивать живое существо о выступъ утеса и слышать крикъ жертвы, смшанный съ хрустомъ дробимыхъ костей. Вотъ удовольствія, доставляемыя мн людьми.

Шумахеръ съ ужасомъ отступилъ отъ чудовища, къ которому подходилъ почти съ гордостью, что подобенъ ему. Устыдившись, онъ закрылъ лицо руками; глаза его наполнились слезами негодованія не на родъ человческій, но на самого себя. Его благородное, великодушное сердце ужаснулось ненависти, которую онъ такъ долго питалъ къ людямъ, когда увидлъ ее, какъ въ страшномъ зеркал, въ сердц Гана Исландца.

— Ну, ненавистникъ людей, — смясь спросило чудовище: — осмлишься ли ты теперь хвастаться, что похожъ на меня?

Старикъ задрожалъ.

— Боже мой! Чмъ ненавидть ихъ, какъ ты, скоре я стану любить ихъ.

Стража увела чудовище въ боле надежную тюрьму. Погрузившись въ задумчивость, Шумахеръ остался одинъ въ башн, гд уже не было ни одного врага человчества.

Роковой часъ насталъ. Въ Мункгольскомъ замк стража повсюду удвоена, передъ каждой дверью молча и угрюмо прохаживаются часовые. Взволнованный городъ суетливо спшитъ къ мрачнымъ башнямъ крпости, въ которой царитъ необычайное волненіе. На каждомъ двор слышится погребальный бой барабановъ, затянутыхъ трауромъ. По временамъ изъ нижней башни раздаются пушечные выстрлы, тяжелый колоколъ крпости медленно раскачивается, издавая тяжелый, протяжный звонъ, а со всхъ концовъ гавани спшатъ къ страшному утесу лодки, переполненныя народомъ.

На крпостной площади, окруженный взводомъ солдатъ, высится обитый трауромъ эшафотъ, къ которому ежеминутно прибываетъ и въ нетерпливомъ ожиданіи тснится толпа.

На помост эшафота прохаживается палачъ въ красной шерстяной одежд, то опираясь на скиру, которую держитъ въ рукахъ, то переворачивая плаху и плетенку помоста. Невдалек сложенъ костеръ, близъ него пылаютъ нсколько смоляныхъ факеловъ. Между эшафотомъ и костромъ вбитъ въ землю колъ съ надписью: Орденеръ Гульденлью измнникъ! Съ крпостной площади виднется разввающійся надъ Шлезвигской башней большой черный флагъ.

Въ эту минуту осужденный Орденеръ снова явился передъ трибуналомъ, до сихъ поръ не покидавшемъ залу суда. Не было только епископа, обязанности котораго, какъ защитника, кончились.

Сынъ вице-короля былъ въ черной одежд съ цпью ордена Даннеброга на ше. Лицо его блдно, но величественно. Онъ былъ одинъ, такъ какъ его повели на казнь изъ темницы, прежде чмъ усплъ вернуться къ нему священникъ Афанасій Мюндеръ.

Внутренно Орденеръ уже примирился съ своей судьбой. Но все же супругъ Этели не безъ горечи помышлялъ о жизни и быть можетъ для первой брачной ночи хотлъ бы избрать не такую мрачную, какъ ночь въ могил. Въ темниц онъ молился и мечталъ, теперь стоитъ у предла всхъ молитвъ и мечтаній. Но твердость и мужество, внушенныя ему Богомъ и любовью, не покидаютъ его ни на минуту.