Съ сердечнымъ замираніемъ освдомился Елецкій у отворившаго ему двери стараго и ворчливаго деревенскаго буфетчика — дома-ли Марья Степановна. Буфетчикъ, почтительно поклонившись, объявилъ что дома и провелъ его въ гостиную, довольно пестро и безвкусно, хотя и съ претензіей на нкоторую роскошь, отдланную. Дверь во внутреннія комнаты скрипнула, отворилась и пропустила Марью Степановну.

Елецкій хотя и грубо, но совершенно врно сравнилъ ее съ сороковой бочкой. Она была тучна, грузна, ходила съ перевалкой и отдувалась, причемъ красное, совсмъ заплывшее лицо ея краснло еще больше. Несмотря на то, во всей фигур Марьи Степановны сразу замчалось нчто властное и характерное; видно было, что она не изъ податливыхъ, что съ нею нужно считаться.

— Ахъ, сударь, Петръ Григорьевичъ, — начала она:- спасибо, батюшка, что заглянули… Присядьте, да и я отдохну съ вами, совсмъ замучилась… Людишки треклятые ни до чего своимъ умомъ дойти не могутъ, все то имъ растолкуй, покажи, всюду свой глазъ нуженъ. Легко ли, три дня маюсь, а еще многое въ безпорядк.

Елецкій выразилъ свое соболзнованіе и спросилъ про Вру Андреевну.

— Да что она, — отвчала махнувъ рукою Марья Степановна:- за нее мать мучается, а она себ спитъ да наряды примряетъ… извстно — дло двичье… баловницы, вдь, вс он… Врушка, поди сюда! — крикнула она въ сосднюю комнату. Вра Андреевна не заставила долго ждать себя и въ то-же мгновеніе показалась у дверей, разодтая въ свжее новомодное платье, хитро причесанная въ вид классической богини. Хороша была она, — Елецкій въ этомъ не заблуждался, — хороша замчательно: высокая и стройная, темноволосая, съ большими, нжными и почти черными глазами. Она очень мило зарумянилась, здороваясь съ Елецкимъ и протягивая ему руку.

Но это что же? — Вслдъ за нею въ гостиную выплыла какая-то женщина неопредленныхъ лтъ, въ огромномъ чепц съ яркими лентами. Эта женщина такъ и впилась своими маленькими, быстро бгающими глазками въ гостя. Онъ не усплъ перемолвиться двумя, тремя фразами съ Врой, какъ ужъ невдомая женщина подсла къ нему и заговорила на ломанномъ русскомъ язык.

— А вы, господинъ молодой, здшній будете?

Елецкій изумленно взглянулъ на нее, а потомъ на хозяйку.

— Это Каролина Карловна, — объяснила Промзина, и больше ничего не прибавила.

Ему оставалось только отвчать на многочисленные и разнообразные, такъ и сыпавшіеся на него вопросы таинственной Каролины Карловны; и онъ отвчалъ, хотя очень неохотно. Онъ начиналъ соображать кой-что. Ему съ каждой минутой становилась все противне и противне эта навязчивая, картавящая женщина.

Наконецъ, судьба ему улыбнулась: Каролина Карловна стала прощаться, объявила, что непремнно еще зайдетъ вечеромъ — и исчезла. Вслдъ за нею вызвали по хозяйству и Марью Степановну. Елецкій остался наедин съ Врой. Онъ быстро осмотрлся, убдился, что никто ихъ не можетъ видть, схватилъ руку красавицы и сталъ покрывать ее поцлуями. Она не отнимала руки. Румянецъ то потухалъ, то еще ярче вспыхивалъ на щекахъ ея.

— Вра, я едва дожилъ до этой минуты, я чуть съ ума не сошелъ тебя не видя… что ты со мной сдлала! — страстно шепталъ Елецкій.

Она ничего не говорила, только глаза ея становились нжне и нжне.

— Вра, — продолжалъ онъ:- скажи мн, что-же это у васъ такое? Я чую недоброе. Кто сія Каролина Карловна? Зачмъ она? Откуда?

— Она — сваха, — тихо и грустно отвтила Вра. — Какъ только пріхали, матушка въ тотъ-же часъ за нею послала; раза по три на день она прибгаетъ, и все он шепчутся. А вотъ сегодня съ ранняго утра она у насъ, и видъ такой противный у нея… «Какого, говоритъ, я вамъ жениха нашла: богатый, говоритъ, знатный». Много что-то тамъ матушк расписывала, я и слушать не захотла — ушла… Одно только и слышала, какъ матушка ей сказала, что этого человка давно, она для меня примтила, давно его знаетъ.

Вра замолчала. На ея глазахъ навернулись слезы и она стала еще миле. Елецкій поблднлъ, грудь его тяжело дышала.

— Что-же это такое ты говоришь мн, Вра! разв то возможно? Или тамъ, вечеромъ, въ Твери обманула меня, насмялась… не любишь?!..

— Петръ Григорьевичъ, вы-то зачмъ еще меня мучаете? и такъ, вдь, тошно! Вы матушку не знаете, а я ее знаю- коли что на умъ ей взбрело, на томъ и поставитъ… захочетъ за кого меня выдать, такъ и спрашивать не станетъ — силою выдастъ… такъ она и съ сестрою Анютою сдлала… вкъ не забуду, какъ сестрица тогда убивалась… Я-то васъ не обманула и хоть почитай силою вы отъ меня то слово вырвали, а все-же разъ сказала, что люблю тебя, такъ это значитъ не въ шутку, а навки.

И вдругъ она сама быстрымъ движеніемъ припала на грудь его и вся трепетная шепнула ему:

— Голубчикъ, Петръ Григорьевичъ, коли любите, то времени терять нечего. Сговорится матушка съ Каролиной Карловной, прідетъ женихъ, поршатъ — тогда поздно будетъ.

— Да, времени терятъ нечего, — горячо отвчалъ Елецкій, цлуя ее. — Скажи одно слово, скажи, что согласна, и будемъ неразлучны, навки… Сегодня-же вечеромъ я увезу тебя, да такъ спрячу, что никто на свт не сыщетъ.

Вра отшатнулась и взглянула на него испуганными, изумленными глазами.

— Петръ Григорьевичъ, что вы такое говорите? Какъ мн понять сіи слова? неужели вы и подлинно можете думать, что я способна, забывъ всякій стыдъ, бжать изъ дому. И видно совсмъ вы меня не любите, коли такъ говорите!.. Нтъ, лучше горе, лучше муки на всю жизнь, чмъ позоръ — да и зачмъ?! Просите руки моей, можетъ, она согласится… просите сегодня… сейчасъ

Елецкій хотлъ говорить и не могъ. Онъ только глядлъ на Вру, глядлъ какъ-то мрачно, такъ что ей жутко становилось отъ его взгляда.

Въ сосдней комнат послышались тяжелые шаги Марьи Степановны. Молодые люди постарались оправиться.