— Да, — говорила она:- пріхавъ сюда и увидя Andr'e, я ужъ знала, что длаю: я видла, что мн стоитъ сказать ему одно слово, что мн стоитъ такъ, а не иначе взглянуть на него, и онъ не уйдетъ отъ меня, и онъ порветъ все, что было до меня. Я знала что онъ женится, наврно слышала объ этомъ, и я въ одинъ часъ разстроила все это… О, какъ вы должны меня ненавидть!

Мама ничего не отвчала, она только слушала.

— Я разстроила только для того, чтобы разстроить, но когда онъ пришелъ ко мн, когда увидла, что все кончено; что онъ ужъ не вернется туда, къ той двушк, должно быть, прекрасной двушк, я вдругъ поняла, что можетъ быть разстроила не даромъ, а для того, чтобы быть счастливою. Я поняла, что люблю его; впрочемъ, я и всегда его любила. Больше я ничего не могу говорить, про все это время онъ самъ можетъ разсказать вамъ; онъ самъ все видлъ, и вчера я ему все доказала. Пусть онъ скажетъ вамъ, какъ я отдаляла минуту нашего окончательнаго разговора; пусть онъ скажетъ вамъ, какъ я, чувствуя, что не въ силахъ совладать съ собою, все длала для того, чтобъ отдалить его отъ себя, чтобъ онъ меня возненавидлъ, чтобъ убжалъ отъ меня… Да, я ужасно виновата… Я знаю то зло, которое во мн есть, но все-же, отдаляя его отъ себя, я много мучилась, потому что люблю его. А вотъ вчера онъ совсмъ побдилъ меня… теперь мн не страшно ни за себя, ни за него, и я рада, охъ, какъ я рада, что могу это сказать ему при васъ, что вы свидтельница этому!

— Зина, я врю твоей искренности, — тихо проговорила мама:- но умоляю тебя, подумай хорошенько; ты знаешь, что теперь слишкомъ многое ршается, уврена-ли ты въ себ?

— Нтъ, видно вы мн не врите! — отчаяннымъ голосомъ почти крикнула Зина, хватаясь за голову. — Да вы и имете право не врить.

Она замолчала. Лицо ея оставалось неподвижно, глаза закрыты, она какъ будто вся уходила въ свой внутренній міръ. Но вотъ она открыла глаза, прямо взглянула на меня и на маму и какимъ-то торжественнымъ, страннымъ голосомъ сказала:

— Врьте мн, я не обманываю ни себя, ни васъ; теперь я въ себ уврена.

Страшная тяжесть спала съ насъ.

Какое это было утро! Какъ вдругъ просвтлла моя маленькая квартирка, какъ он об, и мама и Зина у меня хозяйничали и все осматривали, пересчитывали вс принадлежности моего хозяйства и длали свои милыя замчанія, и об громко смялись. Зина превратилась въ шаловливаго, милаго ребенка, а мама вдругъ помолодла лтъ на десять, даже какъ-то разгладились и совсмъ исчезли эти мучительныя тни вокругъ ея рта, которыя придавали ея лицу такое невыносимое для меня выраженіе.

Зина объявила, что она весь день останется у насъ; что она не можетъ теперь отъ насъ оторваться, и мы весь день провели втроемъ. Это были самыя праздничныя минуты во всей моей жизни.

Прошло три дня. Зина являлась къ намъ съ утра, и мы не разставались до ночи… Погода все стояла прекрасная. По вечерамъ мы здили за городъ. Ни одною миной, ни однимъ знакомъ Зина не нарушала очарованія, въ которомъ мы находились. Я видлъ и чувствовалъ, что мама совершенно успокоилась.

Но вотъ посл трехъ безмятежныхъ дней Зина исчезла: два дня о ней не было ни слуху, ни духу. Наконецъ, даже мама сказала мн:

— Позжай, узнай, что съ ней такое? Можетъ быть, заболла…

Я похалъ.

Это было вечеромъ. Еще съ улицы я замтилъ, что у генерала гости, потому что вс окна были ярко освщены. Я не ошибся: въ гостиной я засталъ всю компанію, только Рамзаева не было. Вообще вс эти дни онъ куда-то исчезъ, иначе непремнно-бы явился ко мн, узнавъ что мама пріхала.

Генералъ съ Александрой Александровной и ея мужемъ играли въ карты. Онъ пожаловался мн на нездоровье и я пошелъ дальше, искать Зину.

Я засталъ ее въ будуар. Она лежала на chaise longue; Коко сидлъ, согнувшись въ три погибели, на низенькой скамеечк у ногъ ея, а толстый Мими стоялъ у ея изголовья и махалъ ей въ лицо веромъ.

— А! Andr'e, это ты! — лнивымъ голосомъ проговорила Зина и даже не поднялась съ мста. — Видишь, я больна и мои придворные меня забавляютъ… Мими, дайте Andr'e стулъ.

Мими вмсто стула подалъ мн руку, но Зина настойчиво повторила:

— Слушайте, дайте сейчасъ Andr'e стулъ, поставьте его сюда!

Мими что-то промычалъ, но поспшно исполнилъ ея приказаніе.

— Садись, Andr'e.

Я слъ, потому что у меня все равно подкашивались ноги.

Зина обернула ко мн свое лицо съ полузакрытыми глазами. Какое это было лицо! Въ немъ не было ровно ничего общаго съ тмъ, которое я и мама видли въ эти послдніе дни.

— Если ты больна, отчего-же ты не написала? Мама такъ о теб безпокоится! — проговорилъ я.

Тутъ вмсто отвта Зина сдлала какую-то странную гримасу.

— Я сама сегодня собиралась къ вамъ, только не удалось; къ тому-же, конечно, я надялась, что ты постишь меня сегодня… Ахъ, какая скука! — медленно продолжала она, потягиваясь и звая. — Коко, отчего вы умете говорить только одн глупости? Я желала-бы знать, неужели никогда въ жизни вамъ не пришлось сказать ни одной умной вещи, хоть нечаянно?

— Я увренъ, что всегда говорю самыя умныя вещи, — очень серьезно отвчалъ Коко. — Вы знаете, что самыя умныя вещи всегда кажутся глупостями людямъ…

— Ого! — вдругъ засмялась Зина. — Такъ вы въ самомъ дл иной разъ умете умно говорить! Или, можетъ быть, это сейчасъ была самая умная вещь, которую вы сказали… Во всякомъ случа поздравляю васъ и позволяю за это поцловать мою руку…

Она протянула ему руку, и онъ впился въ нее губами.

— Да отпустите-же, отстаньте! — какъ-то ужасно хохоча, повторяла Зина и вдругъ, повернувшись, оттолкнула отъ себя Коко ногою.