Я чувствовалъ какъ у меня пересохло въ горл и закружилась голова.

«Что это такое было? Гд я? Что это — будуаръ кокотки?..»

Я совсмъ задыхался въ этой атмосфер и приподнялся съ кресла, порываясь уйти.

Зина быстрымъ движеніемъ меня остановила.

— Ты ужъ исчезаешь, Andr'e? Теперь, такъ какъ мама здсь, ия не смю тебя удерживать, но постой минутку, я напишу ей маленькую записочку.

Я машинально снова опустился въ кресло. Она подошла къ письменному столику, что-то быстро написала, запечатала въ конвертъ и подала мн.

— Пожалуйста, передай мам.

Я взялъ записку, положилъ ее въ карманъ; кажется, пожалъ руки Коко и Мими… Вотъ и Зина протянула мн свою руку. Я ужъ уходилъ, но она пошла за мною. Я не смотрлъ на нее и ничего не сказалъ ей.

Мы проходили черезъ столовую, блдно освщенную висящею лампой. Никого не было. Коко и Мими не вышли за нами.

— Andr'e, остановись! — вдругъ сказала Зина.

Я обернулся къ ней и схватилъ ее за руки.

— Зина, — задыхаясь прошепталъ я:- подемъ со мною, можетъ быть, еще возможно… Скорй, сейчасъ, ршайся… иначе будетъ поздно!

— Поздно, Andr'e,- тихо отвтила она: — поздно, прощай, мой милый!..

Я замтилъ какъ она хотла обнять меня, какъ ужъ поднялись было ея руки, но тотчасъ-же и опустились и вмст съ ними низко опустились ея рсницы. Страшно блдною показалась она мн въ полусвт комнаты.

— Прощай, — едва шевеля губами повторила она и тихо повернулась, и тихо пошла отъ меня.

Я хотлъ броситься за нею, хотлъ силой увлечь ее съ собою, но остановился. Ужасъ охватилъ меня, и я бросился скорй домой, къ мам.

Мама испуганно взглянула на лицо мое и дрожащими руками распечатала записку Зины. Она медленно прочла ее, уронила на полъ и нсколько мгновеній сидла неподвижно, блдная, съ такимъ страдающимъ лицомъ, что за одно это лицо я долженъ былъ навсегда возненавидть ту, которая написала эту упавшую на полъ записку.

Мама все сидла неподвижно, а я нашелъ, наконецъ, въ себ силу поднять и прочесть записку.

И я прочелъ:

«Вы напрасно мн поврили, я опять обманула и себя и васъ: я ничего не могу сдлать съ собою. Сегодня все ршилось: я выхожу замужъ за этого старика, онъ меня покупаетъ. Я не въ силахъ была сказать это Andr'e, вы скажете лучше и спасете его, вдь, затмъ вы и пріхали».

Записка мн не сказала ничего новаго. Уже простившись съ Зиной, я все зналъ наврное.

Во весь конецъ этого вечера мы почти не сказали другъ другу ни одного слова.

Я напрягалъ вс усилія, чтобы казаться твердымъ. Мама тоже не выражала ни горя своего, ни негодованія. Потомъ я понялъ, что ея присутствіе тогда спасло меня.

На другой день мы вмст ухали въ деревню.

Какіе чудные дни наступили теперь здсь, на берегахъ Женевскаго озера!.. Какъ все блещетъ теплыми, ласкающими взглядъ красками, какъ все дышетъ молодою весеннею жизнью!.. И эта жизнь съ каждымъ днемъ, съ каждымъ часомъ требуетъ себ больше и больше простора поднимается выше и выше на блыя горы…

И горы темнютъ; таютъ и разливаются сотнями ручьевъ ихъ снга и льдины… И бгутъ ручьи, перегоняя другъ друга со звономъ и плескомъ, бгутъ въ кипучія воды Роны и Арвы… Только вчно мертвы и угрюмы далекіе великаны, предводимые Монбланомъ, до нихъ не добраться весн и жизни, и холодно обливаетъ солнце ихъ блдныя вершины…

Я послушался madame Brochet и пошелъ подышать воздухомъ. Долго бродилъ я по знакомымъ мстамъ, гд такъ часто бывалъ вмст съ Зиной. Но странное дло, теперь она мн не вспоминалась, даже какъ-то призатихла тоска моя. Весенній запахъ, весеннія краски стали наввать на меня другія воспоминанія.

Какимъ далекимъ мн кажется то лто, когда я пріхалъ съ мамой въ деревню! Намъ пришлось тогда больше двухъ дней хать по желзнымъ дорогамъ. Ахъ, какая это была каторга! Но я ршился, во что-бы то ни стало, не поддаваться своимъ мученіямъ и выдержать! у меня хватило силы подумать и о мам.

Мы хали и бодрились другъ предъ другомъ; то сознавали этотъ обманъ, то, минутами, надялись, что онъ удастся. Мама только объ одномъ заботилась, какъ-бы настолько сильно выразить мн свою любовь, чтобъ я почувствовалъ, что эта любовь чего-нибудь стоитъ, и нашелъ въ ней утшеніе и поддержку. Ея присутствіе, необходимость всячески сдерживать себя, отгонять свои мысли отъ ужаснаго предмета, заботиться о томъ, какъ-бы обмануть ее, подъ конецъ оказались благотворными: я пріхалъ въ деревню несравненно боле бодрымъ, чмъ можно было ожидать. Прошли первые страшные дни. Мама неустанно слдила за мною, она ршилась во что-бы то ни стало залчить тоску мою. Она употребляла вс т средства, которыми обладала и которыхъ у нея всегда было много…

Я думаю, мало кто изъ нашихъ знакомыхъ считалъ ее умною женщиной; она никогда не играла ровно никакой роли въ обществ, напротивъ, общество всегда тяготило ее, и она его избгала. Она до старости не умла отдлаться отъ какой-то дтской конфузливости, при чужихъ терялась, часто не находила словъ, часто даже говорила невпопадъ и отъ этого конфузилась еще больше, и, можетъ быть, въ иныхъ глазахъ казалась даже смшною. Тотъ, кто видлъ ее и зналъ только мелькомъ, въ гостиной, конечно, никогда и вообразить себ не могъ, какой необыкновенный умъ сердца у этой женщины. Ее нужно было видть дома, въ ея постоянной обстановк, въ ея отношеніяхъ къ самымъ близкимъ, дорогимъ ей людямъ. Вотъ тутъ она являлась въ совершенно новомъ свт. Тамъ, гд близкій ей человкъ страдалъ, гд надъ нимъ собиралась или ужъ разразилась гроза, тамъ появлялась она во всеоружіи, и тогда для нея все ужъ было ясно, она ни надъ чмъ не задумывалась, ничмъ не смущалась, у нея вдругъ находились и слова и поступки…