Она проговорила все это задыхаясь. Въ лиц ея выражалось и отчаяніе, и ненависть.

Мн стало вдругъ невыносимо душно. Я взглянулъ на нее еще разъ и не нашелъ въ ней ровно ничего, что всегда такъ влекло меня къ ней и что отдавало меня въ ея руки.

Я увидлъ въ ней существо холодное, загрязненное, отъ меня далекое, не имющее ничего общаго съ тмъ, что въ ней должно было быть и чего такъ безумно, такъ отчаянно искалъ я.

Вся мучительная любовь моя мгновенно исчезла. Я смотрлъ на нее какъ на чужую, незнакомую мн женщину и, не сказавъ ей ни слова, ушелъ отъ нея. Долго, весь этотъ день и весь этотъ вечеръ, я не хотлъ къ ней возвращаться.

О, еслибъ я воспользовался этими минутами и ухалъ въ деревню! Только нтъ, зачмъ? Все равно не привело-бы ни къ чему. Все равно вернулся-бы я съ дороги… Еслибъ даже и совсмъ ухалъ, не спасъ-бы ни ее, ни себя.

На другой день я опять былъ у нихъ и опять ничто меня въ ней не возмущало.

Генералъ сталъ замтно поправляться. Чрезъ три дня онъ уже вышелъ изъ спальни, опять снялъ свой мховой халатъ и надушилъ усы.

Онъ не только не стоналъ, но съ радостною улыбкой объявлялъ чуть не каждую минуту, что ему несравненно лучше, что невыносимыхъ прежнихъ болей и въ помин нтъ, какъ будто никогда ихъ и не бывало. Онъ, заране облизываясь, толковалъ о томъ, что вотъ сегодня докторъ разршилъ ему състь кусокъ кроваваго бифштекса и пару яицъ въ смятку.

Рамзаевъ, и въ особенности Коко, вертлись вокругъ него и, очевидно, что-то замышляли.

Скоро случай помогъ мн узнать, что именно они замышляли. Какъ-то я довольно рано вышелъ отъ Зины. У меня сильно разболлась голова, я сдлалъ большую прогулку, проголодался и зашелъ поужинать къ Палкину.

Народу было мало. Я прошелъ въ дальнюю, совсмъ пустую комнату; спросилъ ужинъ и услся въ уголк на диван. Я ужъ кончилъ мою котлету, когда замтилъ, что въ комнату кто-то входитъ, оглянулся — вижу Рамзаевъ и Коко.

Они мн до такой степени надоли, мн такъ было тошно снова толковать съ ними. Къ тому-же пришла внезапная мысль послушать, о чемъ они говорить будутъ, если меня не замтятъ.

Я не шевельнусь, а когда услышу, что они про меня говорятъ, а они непремнно будутъ говорить, я встану и хоть немного сконфужу ихъ: все-же какое-нибудь развлеченіе.

Я такъ и сдлалъ.

Я сидлъ къ нимъ спиной въ углу, а тутъ еще и нарочно скрылся за высокою спинкою дивана.

Они услись въ двухъ шагахъ отъ меня и не замтили моего присутствія.

Разговоръ обо мн начался слишкомъ скоро, то-есть съ первыхъ-же словъ.

— Ты не знаешь, — спросилъ Рамзаевъ:- куда это сегодня нашъ гусь скрылся?

— Чортъ его знаетъ, не знаю! — пробурчалъ Коко, наливая себ рюмку водки и принимаясь за закуску. — Я объ немъ и думать-то теперь не хочу, такъ онъ мн опротивлъ. Ужъ я не знаю, что онъ такое говоритъ Зинаид, только чуть не отворачиваться отъ меня стала послднее время.

— Да, этому надо положить предлъ! — замтилъ Рамзаевъ. — Жаля ее, нужно положить предлъ, потому что такъ добромъ не кончится. Теперь старикъ пришелъ въ себя, умирать еще не хочетъ, теперь можно его настроить и нужно не терять времени. Вдь, Богъ ихъ тамъ знаетъ, можетъ у нихъ и ршено все… Ты замтилъ, какъ она странно возбуждена все это время? Вотъ того и жду, что исчезнетъ съ нимъ куда-нибудь. Ну, не надолго! Перегрызутся чрезъ недлю, другую. Да дло-то ужъ будетъ испорчено! Непремнно старика нужно предупредить, ее спасти надо. Она фантазерка, безумная, она вотъ убжитъ, а старикъ возьметъ да и измнитъ свою духовную! Вотъ тогда не причемъ она и останется! Нтъ, этого допустить невозможно! Нужно ему открыть глаза… но только понимаешь какъ? Ее не замшивать, она пусть въ сторон. Это онъ все ее смущаетъ и развращаетъ.

— А вотъ я возьму да завтра и переговорю съ генераломъ! — ршительно крикнулъ Коко, стукнувъ ножомъ объ тарелку.

— Что-жъ ты ему скажешь?

— Ну, ужъ это мое дло, знаю, что скажу.

— Да нтъ, не «знаю что скажу», а ты говори обстоятельно. Ты разскажи, какой человкъ этотъ идеальный Andr'e! Разскажи, что это самый что ни на есть отптый развратникъ, какіе только у насъ въ Петербург бываютъ. Разскажи, понимаешь, будто онъ ждетъ не дождется, какъ-бы забрать Зинаиду въ руки, и ее, и состоянье все! Скажи, что она смотритъ на него какъ на друга, родственника, что она вотъ по неопытности только къ нему на квартиру здитъ, а онъ и радъ… Что онъ хвастается этимъ, портитъ ея репутацію, надъ старикомъ издвается. Понимаешь — говори: ужъ по городу сплетни скандальныя холитъ… вотъ въ какомъ тон ты все разскажи!

Я всталъ съ дивана и тихо подошелъ къ этимъ двумъ друзьямъ моимъ.

Они взглянули на меня, вздрогнули и какъ-то съежились.

— Ну что-жъ, продолжайте, — сказалъ я:- только нтъ, покончите! Еслибъ этотъ вашъ разговоръ былъ для меня неожиданность, я, можетъ быть, вышелъ-бы изъ себя, но вы видите — я спокоенъ, и спокоенъ именно потому, что заране зналъ все, что вы можете говорить и что скажете…

Коко все сидлъ смущенный, но Рамзаевъ ужъ оправился и нахальнйшимъ образомъ взглянулъ на меня.

— А! подслушивать! Это тоже къ твоему идеальному благородству относится! — прошиплъ онъ.

Я едва удержался, чтобы не плюнуть ему въ лицо.

— Да ужъ одно то, что я услышалъ, доказываетъ, что я имлъ право васъ подслушивать. Васъ, господинъ Коко, я буду просить не приводить въ исполненіе вашего плана ради васъ-же самихъ, потому что все это можетъ очень плохо для васъ кончиться. А что касается тебя, другъ моего дтства, то теб и совта никакого подать не могу…

Я взглянулъ на него, я увидлъ этотъ его бравирующій, вызывающій взглядъ, я мгновенно вспомнилъ все, вс наши отношенія, все наше дтство. Кровь ударила мн въ голову. Я вспомнилъ мою мать, все, чмъ онъ былъ ей обязанъ, но въ то-же время я не могъ вспомнить того, о чемъ она меня просила. Мн безумно захотлось смять эту нахальную физіономію.