— Малость выпилъ, а такъ, чтобы настоящимъ манеромъ — не удалось. Гд-же мн! Я съ нмцемъ-аптекаремъ въ лсъ ходилъ, выводковъ ему указывалъ. Нмецъ ужъ дорвался до охоты, такъ часовъ семь по лсу бродилъ, а когда мы вернулись въ избу — все уже выпито было и Петръ Михайлычъ сидлъ и клевалъ носомъ. Совсмъ готовъ. «Разбуди, говоритъ, меня въ пять часовъ, чтобы на охоту идти» — и свалился на лавку. Постель мы ему постлали, перетащили его — и вотъ спитъ до сихъ поръ, — разсказывалъ егерь.

— И такъ-таки никакихъ остатковъ посл него не осталось? — допытывался мужикъ.

— Полторы бутылки пива осталось — я выпилъ. Коньяку на донышк съ полрюмки было — тоже выпилъ, а больше ничего.

— Такъ вечеромъ стало быть онъ сегодня на желзную дорогу подетъ, къ вечернему позду, что-ли?

— Да почемъ-же мн-то знать! Ты знаешь его характеръ! Характеръ нравный. Купецъ богатый, загульный, такъ что ему! Вотъ пойти опять побудить его.

Егерь выбилъ изъ трубки золу, спряталъ трубку въ карманъ и поднялся съ ступенекъ. На крыльцо вышла баба съ ведромъ грязной воды и, услыша слова егеря, заговорила:

— Проснулся ужъ, ругается за стной и самоваръ требуетъ.

— Проснулся? Ну, вотъ и отлично.

Мужикъ двинулся на крыльцо.

— Куда-жъ ты лзешь! — остановилъ его егерь. Надо ему еще умыться подать. Дожидайся своего термину. Умоется, за чай сядетъ — вотъ и позовемъ тебя.

— Понимаешь ты, у меня лошадь въ ночномъ и долженъ-же…

— Ну, и пусть будетъ въ ночномъ.

— Амфилотей! — послышался изъ избы хриплый голосъ.

— Иду, иду, ваша милость, — откликнулся егерь и направился въ избу.

Баба, выплеснувъ ведро грязной воды, стояла еще на крыльц.

— Второй день чертитъ и все еще не можетъ отправиться на охоту, — разсказывала она, подмигнувъ мужику. — Вчера шесть гривенъ мн далъ, дай Богъ ему здоровье.

— За что?

— А утенка у меня на огород подстрлилъ. И утенокъ-то ледащій. Аграфена съ красной смородиной пришла — ей тридцать копекъ, а и смородины-то на гривенникъ.

Мужикъ слушалъ и съ досады даже бросилъ шапку на землю, снявъ ее съ головы.

— И чортъ меня дернулъ съ этими жердями возиться! Вдь и мн-бы что-нибудь перепало. Онъ меня любитъ. Всегда «стаканъ» да «стаканъ», Такъ стаканомъ и называетъ. И имени мн христіанскаго нтъ, чтобы Степаномъ меня назвать.

— Дьяконскому сыну, пропойному-то, Антошк-то, за представленіе и псни жилетку свою подарилъ. Очень ужъ онъ его распотшилъ, — продолжала баба.

— Фу, ты пропасть! — махнулъ рукой мужикъ и съ досады даже плюнулъ. — Вдь и мн перепало-бы отъ него что-нибудь.

— Въ лучшемъ вид перепало-бы. Ашотк двугривенный… «Глаза, говоритъ, у тебя шустрые вотъ теб двугривенный»… Ущипнулъ за щеку и далъ. Васьк за грибы…

— Ахъ ты, Господи! — вздыхалъ мужикъ. — А все жена… «Вози, говоритъ, жерди».

— И двки были… Двкамъ на полтину пряниковъ, на тридцать копекъ орховъ, а ужъ пива что! Ты знаешь-ли, вдь онъ вчера два ящика пива споилъ всмъ.

— Охъ, не разсказывай!

— Закусокъ разныхъ въ жестяныхъ коробочкахъ привезъ, шесть бутылокъ вина — и ничего этого не хватило. Яичницу я ему стряпала, уху варила, грибы жарила, раковъ кипятила. И Боже мой, что у насъ тутъ вчера было! Вотъ не знаю, чмъ сегодня обрадуетъ. Утку ему сейчасъ буду жарить, что онъ вчера у меня убилъ.

— Анисья! Ставь самоваръ! — опять послышался въ изб хриплый голосъ.

— Да ужъ поставленъ, поставленъ, — откликнулась баба. — Сейчасъ закипитъ. Подамъ.

Изъ избы выбжалъ мальчишка въ красной рубах, босой и безъ шапки.

— Куда ты, Ванюшка?

— Къ кабатчику! За ромомъ! Петръ Михайлычъ послалъ! — крикнулъ мальчишка, махнулъ въ воздух рублевой бумажкой и пустился бжать.

— Опять, стало быть, чудить будетъ, — улыбнулась баба, покачала головой и направилась въ избу.

Въ изб, на старинномъ краснаго дерева диван съ клеенчатымъ сидньемъ и съ деревянной спинкой сидлъ пріхавшій изъ Петербурга охотникъ Петръ Михайлычъ. Это былъ плотный мужчина купеческой складки съ рыжеватой подстриженной бородкой на рябоватомъ лиц, сильно опухшемъ отъ вчерашняго пьянства. Рдкіе и мокрые посл умыванья волосы, только сейчасъ расчесанные, прилипли у него къ вискамъ. Смотрлъ онъ на свтъ щурившись и покуривалъ папиросу. Передъ нимъ пыхтлъ на стол самоваръ и стояла полубутылка простого кабацкаго рома. Петръ Михайлычъ былъ въ одномъ нижнемъ бль и въ войлочныхъ туфляхъ на босую ногу и говорилъ вертвшемуся передъ нимъ егерю:

— Вотъ, братъ, Амфилоша: хорошее-то вино вчера зря вылакали, а теперь приходится за кабацкій ромъ приниматься. Садись къ столу, голова.

— Благодаримъ покорно, Петръ Михайлычъ, а только мой совтъ вамъ — не очень съ утра-то на ромъ наваливаться. Лучше посл.

— Отчего? — спросилъ охотникъ.

— Какъ: отчего? Какая-же посл этого будетъ охота, ежели вы съ утра въ градусъ придете! Вдь на охоту надо идти, а выводки-то куропатокъ у меня въ четырехъ верстахъ отсюда.

— Чудакъ-человкъ, да вдь опохмелиться-то надо-же посл вчерашняго. Вдь башка трещитъ.