— И у насъ, милый другъ, есть нынче заслуженные поповичи, которые среди аристократовъ вращаются.

— Такъ не онъ-же…

— Однако, какъ хочешь, а дйствительный статскій совтникъ, генералъ, стало быть, его превосходительство.

Дочь умоляюще взглянула на мать.

— Оставьте, маменька, объ этомъ разсуждать, а письмо разорвите и бросьте.

— Съ какой-же стати бросать? Это своего рода документъ. Я его спрячу, я должна все-таки гордится, что къ теб сватался генералъ.

— Вы хотите гордиться этимъ? — вскричала дочь. — ну, хорошо, хорошо! Тогда я вотъ что сдлаю: я сейчасъ напишу ему письмо. Напишу такъ… Милостивый государь такой-то… Возьмите зеркало, посмотрите на себя въ него и оно вамъ скажетъ отвтъ — пара-ли вы для молодой двушки!

Двушка вскочила со стула и направилась въ другую комнату. Мать послдовала за ней и испуганно бормотала:

— Соняша… Ты этого не сдлаешь! Не дури… Оставь!.. Не пиши… и, наконецъ, письмо вдь не къ теб, а ко мн писано. Брось.

Предложеніе сосда Іерихонскаго цлый день не выходило изъ головы ни у матери, ни у дочери. Дочь при каждой встрч съ матерью повторяла:

— Каковъ нахалъ! Я про Іерихонскаго…

А мать спокойно отвчала:

— Ничего я тутъ, Соняша, особенно нахальзаго не нахожу. Во вс вка, во вс времена свободные мужчины сватались къ двушкамъ и по сейчасъ сватаются. Лучше было-бы что-ли, если-бы онъ къ теб посватался черезъ сваху!

— Я и сваху-бы прогнала.

— Да, это ты. А десятки, сотни двушекъ, подобныхъ теб безприданницъ, сочтутъ такую партію для себя очень приличной, и обими руками ухватятся за Іерихонскаго.

— Мало-ли есть самопродажъ! — бросила отвтъ Соняша въ лицо матери.

— Да вдь это какъ понимать. Всякій выгодный бракъ тогда можно считать за самопродажу. А много-ли браковъ по любви-то совершаются? — разсуждала мать.

— Если не по любви, то по расположенію. А тутъ какой-то противный старикъ Аитіохъ Захарычъ… Настоящій Антіохъ! — прибавила брезгливо Соняша.

— Статскій генералъ, матушка, его превосходительство. Вдь это титулъ. На одно это двушки иныя бросаются.

— Иныя, а не я, — отрзала дочь.

— Позволь. На кого ты-то разсчитываешь? На кого? — спрашивала Манефа Мартыновна. — На Михаила Леоитьича, что-ли? Такъ этотъ лейтенантъ ухалъ въ кругосвтное плаваніе да и писать пересталъ.

— Не правда-съ… Изъ Кадикса я отъ него получила письмо, изъ Портъ-Саида… Потомъ изъ…

— Да когда это было-то? Годъ назадъ.

— Опять ложь. Всего только девять мсяцевъ.

— Девять мсяцевъ. Шутка сказать, девять мсяцевъ! Нтъ, ужъ это не женихъ, и ты его изъ списковъ выключи.

— Да ужъ выключила. Можете быть спокойны, — рзко отвтила дочь, сдлала рукой жестъ по направленію къ матери и слезливо заморгала глазами, — Это удивительно! — прибавила она. — О чемъ-бы дло ни зашло, сейчасъ вы начинаете Михаиломъ Леонтьичемъ попрекать. Вдь не обручился-же онъ со мной, а только намекнулъ. Намекнулъ, сказалъ, что бденъ и подетъ деньги прикапливать.

— Ну, вотъ видишь… Сама-же ты мн въ руку… А за девять мсяцевъ молчанія онъ давно могъ и забыть тебя. Мужчины, другъ мой, очень скоро очаровываются и очень скоро отрезвляются отъ очарованія.

— Да ужъ слышали, слышали, тысячу разъ про это слышали! Вспомните, сколько вы мн про это напвали. Я слова ваши наизусть выучила. А за Антіоха вашего все-таки не имю ни малйшаго желанія выходить, хоть онъ и генералъ… Видла я его на лстниц нсколько разъ… Гладкобритое лицо, очки — ну, совсмъ обезьяна.

— Когда-же это обезьяны въ очкахъ ходятъ! — замтила Манефа Мартыновна.

— Не острите пожалуйста! Вы очень хорошо знаете, о чемъ я говорю… О, ужъ одни уши его чего стоятъ! Какъ лопухи растопырившись стоятъ.

— Ничего я этого не замчала. Мужчина, какъ мужчина. Конечно, не красавецъ… но…

— И молодой человкъ, пожалуй, скажите? — подхватила Соняша.

— Молодымъ, конечно, назвать его нельзя, но онъ приличный солидный человкъ. Да наконецъ, позволь… Ты-то сама молоденькая ужъ очень, что-ли? Вдь теб двадцать семь лтъ.

— Двадцать шесть-съ.

— Ну, вотъ… Кому-же лучше-то знать? Мн, матери, или… Вдь метрическое-то свидтельство…

— По метрическому свидтельству мн черезъ пять мсяцевъ будетъ только двадцать семь…

— Ну, вотъ видишь. Сама-же…

— А теперь все-таки двадцать шесть. Ну, да что объ этомъ говорить! Бросьте.

Дочь взяла недописанную тарелку, раскрыла ящикъ съ красками и принялась работать.

Произошла пауза. Мать молча смотрла на дочь и покачала головой.

— Вчная труженица, а толку нтъ, — пробормотала она и направилась въ кухню къ кухарк.