— Но, все-таки, вдь я мать.

— Матерью и останетесь. Никто отъ васъ этого титула не отнимаетъ.

— Но какъ-же ты ршишь насчетъ моего-то житья? Съ вами мн жить или?..

— Ну, ужъ ежели вы такъ настаиваете, чтобы жить съ нами, то живите съ нами.

Манефа Мартыновна помолчала и продолжала:

— Да вдь я могу даже платить вамъ за комнату и столъ — ну, хоть рублей двадцать въ мсяцъ, а потомъ приму вс хлопоты по хозяйству на себя.

— Съ нимъ поговорите объ этомъ, съ нимъ самимъ, съ Іерихонскимъ, — пробормотала Соняша.

— Ну, хорошо. А когда ты его позовешь для сдланія теб оффиціальнаго-то предложенія? — допытывалась мать.

— Ахъ, какая это кукольная комедія! Да пусть завтра или послзавтра вечеромъ приходитъ.

Манефа Мартыновна встрепенулась и бросилась цловать дочь.

— Ну, спасибо, Соняша, спасибо, дочурочка, — говорила она радостно. — Утшила ты свою мать, совсмъ утшила. Только ужъ тогда пусть лучше завтра. Зачмъ въ долгій ящикъ откладывать? Завтра, завтра. Завтра я и напишу ему приглашеніе.

И довольная, радостная, вся сіяющая, Манефа Мартыновна начала ложиться спать.

Ложилась и Соняша. Передъ тмъ, чтобы снять съ руки браслетъ и кольцо на ночь, она долго любовалась ими и заставляла играть брилліанты при свт свчи.

Іерихрнскій былъ приглашенъ къ восьми часамъ вечера. Часовъ съ шести начали приготовляться къ его пріему и освтили всю квартиру. Манефа Мартыновна сдернула коленкоровые чехлы съ мягкой мебели въ гостиной и прибавила даже лишнюю лампу, которую сняла со стны въ комнат жильца. Сегодня она готовилась встртить Іерихонскаго какъ можно торжественне, вымыла водкой два простночныя зеркала, зажгла лампады передъ иконами, купила къ чаю сладкій пирогъ и даже вдобавокъ къ холодной закуск приказала Ненил стряпать горячій ужинъ. По ея приказанію, кухарка варила копченый языкъ съ горошкомъ и должна была жарить сига въ сметан. Надвъ на себя шелковое платье, Манефа Мартыновна накинула на плечи креповый шелковый вышитый платокъ — вещь старинную, но очень цнимую ею, платокъ, въ которомъ она ходила только къ причастію и стояла свтлую заутреню на Пасх. Но Соняша, ожидая Іерихонскаго, наоборотъ, ни за что не хотла сегодня переодться изъ своего будничнаго сраго шерстяного платья и только довольно тщательно завила на лбу кудряшки.

— Да наднь ты хоть шелковое-то канаусовое платье, — упрашивала ее мать.

— Не желаю, — отрзала Соняша.

— Но отчего-же не прифрантиться, у кого если есть во что? Вдь прошлые разы ты одвалась-же для него.

— А теперь не хочу. Пусть видитъ меня въ моемъ будничномъ одяніи.

— Вотъ упрямица-то! Можешь-же ты хоть бантъ розовый на грудь пришпилить? Это отцвтитъ тебя, придастъ цвтъ лицу.

— Ахъ, оставьте, пожалуйста! Ну, что за праздникъ, что за радость, что двушка продается старику! Будетъ съ васъ и того, что я, по вашему настоянію, его кольцо одла.

— Ужасная двушка! — покачала головой мать и сла. — У меня сердце не на мст въ ожиданіи его, я сейчасъ валерьяновыя капли принимала, чтобы успокоить нервы, а теб хоть-бы что! Вдь предстоитъ важный моментъ для тебя, какъ ты это не хочешь понять!

— Очень важный, — согласилась Соняша: — но вовсе не такой, чтобы я могла торжествовать.

Манефа Мартыновна опять вскочила съ мста.

— Пуще всего меня тревожатъ твои условія, которыя ты будешь ему предъявлять, — говорила она. — Какъ-то онъ взглянетъ на нихъ? Влюбленъ, влюбленъ старикъ, да вдь можетъ и любовь съ него соскочить, если его холодной водой обольютъ. И почему я такъ дрожу? Потому что мн даже не вполн извстны твои условія. Вдь ты такъ и не прочла мн ихъ. Голубушка, Соняша, покажи мн ихъ, дай прочесть.

— Я ихъ разорвала, — отвчала Соняша.

— Когда?

— Сегодня утромъ.

— Стало быть отдумала ихъ предъявлять Антіоху Захарычу? Ну, слава Богу, слава Богу. Какъ это тебя святые угодники надоумили! Ну, я рада, рада теперь.

Манефа Мартыновна совсмъ просіяла, но Соняша сказала:

— Все равно, я ихъ ему на словахъ предъявлю. Такъ лучше. И возьму съ него слово.

— Конечно, это легче, мягче, — согласилась Манефа Мартыновна, опять пріунывъ, и прибавила, умоляюще взглянувъ на дочь: — Брось ты, голубушка, совсмъ предъявленіе этихъ условій, будь умницей.

— Ни за что, — отрицательно потрясла головой Соняша. — Должна-же я выговорить себ свободу. Я не желаю быть подъ гнетомъ. Тогда это для меня равносильно смерти.

Въ это время у дверей раздался звонокъ.

Манефа Мартыновна вздрогнула и перекрестилась.

Въ гостиную входилъ Іерихонскій. Онъ былъ въ вицмундирномъ фрак, съ орденомъ на ше и съ бомбоньеркой въ рук. Вся фигура его дышала торжественностью, сапоги горли жаромъ. Начались привтствія. Поцловавъ руку у Манефы Мартыновны, при чемъ та чмокнула его въ лысину, онъ подошелъ къ Соняш, пожалъ поданную ей ему руку, наклонился къ рук и спросилъ Соняшу:

— Надюсь, сегодня позволите?

Вмсто отвта, та сама поднесла къ его губамъ руку, которую онъ и чмокнулъ взасосъ, а затмъ передалъ коробку съ конфетами и сказалъ:

— Не бойтесь, многоуважаемая, даръ приносящаго. Я не лукавый данаецъ и въ моемъ сердц нтъ ничего, кром теплой любви къ вамъ.

— Боже, съ какими вы прелюдіями! — улыбнулась Соняша. — Зачмъ такъ?..

— Въ прошлый разъ вы почему-то стснялись принять отъ меня приношенія, шедшія также отъ чистаго любящаго сердца.