— Зачмъ-же на другой день посл свадьбы? Тогда ужъ лучше не выходить за васъ замужъ, спокойно отвчала Соняша. — А я выхожу. Но вдь можетъ-же случиться, что впослдствіи совмстная жизнь будетъ намъ въ тягость.

— Не думаю, чтобы это случилось при моемъ къ вамъ расположеніи и готовности уловить вс ваши желанія.

— Не говорите такъ книжно, Антіохъ Захарычъ, не будемъ витать въ облакахъ. Спустимся на землю. Въ жизни все можетъ случиться. Вы хорошій человкъ и я не дурной… Но вдругъ не сойдемся характерами и жизнь будетъ мн въ тягость? Зачмъ губить жизнь! И вотъ я ставлю непремннымъ условіемъ, чтобъ безъ ссоры, не доводя до суда… отдльный видъ. Согласны вы?

Іерихонскій тяжело дышалъ, вытащилъ изъ кармана платокъ и сталъ утираться.

— Можетъ быть, ничего этого не случится, можетъ быть, мы можемъ прожить до гробовой доски въ полномъ согласіи, — утшала Соняша Іерихонскаго, — но все-таки я выговариваю себ право на отдльный видъ на жительство и если вы хотите, чтобы я вышла за васъ замужъ, должны безпрекословно на это согласиться. Согласиться и дать мн слово, что исполните.

Іерихонскій тяжело вздохнулъ, сидлъ весь красный и отвчалъ:

— Согласенъ, Софія Николаевна.

— И даете мн слово?

— Даю.

— Тогда протянемте другъ другу руку.

Іерихонскій, у котораго выступилъ крупный потъ на лбу, протянулъ руку. Соняша вложила въ нее свою руку и онъ поцловалъ ея руку.

— Больше ничего съ вашей стороны? — спросилъ онъ.

— Есть детали, но объ этомъ мы, я думаю, можемъ посл уговориться. Вотъ, напримръ, вы сейчасъ назвали себя домосдомъ и приписали это себ, какъ достоинство, а я домосдкой вовсе быть не хочу. Я только потому и замужъ за васъ выхожу, Антіохъ Захарычъ, что я жить хочу, жить желаю… Но объ этомъ посл, посл…

Іерихонскій спохватился.

— Я, добрйшая Софія Николаевна, это только такъ сказалъ… — проговорилъ онъ. — Сказалъ, чтобы пояснить вамъ, что я свой домъ люблю, а конечно, съ молодой женой и выхать пріятно, и все эдакое… Мы подемъ и въ театры, и весной въ Павловскъ на музыку… Все, все… Вы не безпокойтесь…

— Посл, посл… Съ меня довольно, — махнула рукой Соняша.

— Можетъ быть, хотите относительно жительства вашей мамаши что-нибудь сказать, относительно «многоуважаемой?..

— Посл, посл!.. Да что вы все то многоуважаемая, то добрйшая… Бросьте вы эти вставки! Будемъ говорить проще… — оборвала Іерихонскаго Соняша.

— Слушаю-съ, — поклонился онъ, привсталъ и спросилъ:- Могу я считать, что мое сегодняшнее предложеніе вамъ руки и сердца оффиціально вами принято?

— Зачмъ-же опять оффиціально-то? Вы здсь не на служб. Я согласна и принимаю ваше предложеніе. Вотъ моя рука.

Послднія слова Соняша произнесла стоя, улыбнулась и протянула Іерихонскому руку.

Онъ приникъ къ ней, цловалъ долго и наконецъ сказалъ:

— Надо объявить мамаш. Гд-же она? Многоуважаемая Манефа Мартыновна!

— Опять многоуважаемая! — одернула его Соняша.

— Я здсь! Иду, иду! — послышалось изъ-за двери.

Дверь отворилась и показалась Манефа Мартыновна. Она была ужъ въ слезахъ, держала въ рукахъ икону, вынутую изъ кіота и обернутую снизу чистой блой салфеткой.

— Кажется, кончили, сладились, сговорились? Можно поздравить и благословить? — бормотала она» приблизясь къ Соняш и Іерихонскому. — Ну, поздравляю… Ну, дай Богъ счастливо. Душевно рада. Соняша двушка хорошая, но у ней есть въ характер противорчіе, и за это ужъ вы ее, Антіохъ Захарычъ, извините. Она часто говоритъ то, чего и не чувствуетъ, изъ-за своей рзкости… Право…

Послдовали объятія. Манефа Мартыновна цловала и дочь, и будущаго зятя.

— А теперь позвольте благословить васъ по православному обычаю иконой, — сказала она.

— Да надо-ли это? Кажется, при принятіи предложенія этого не длается, — возразила Соняша.

— Крпче, крпче такъ… — сказалъ Іерихонскій и сталъ передъ Манефой Мартыновной, склонивъ голову.

Подошла и Соняша, но рядомъ съ Іерихонскимъ не встала, а какъ-то поодаль.

Манефа Мартыновна благословила ихъ. Опять объятія и поцлуи.

Іерихонскій стоялъ, заискивающе смотрлъ на Соняшу и проговорилъ:

— Могу я и отъ васъ теперь удостоиться поцлуя, Софія Николаевна?

— Цлуйте… — произнесла Соняша.

Онъ обтерся платкомъ и поцловалъ ее. Она вздрогнула, почувствовавъ прикосновеніе его губъ, и тотчасъ-же отвернулась отъ него и сморщилась. Іерихонскій, впрочемъ, не замтилъ этого.

Въ этотъ вечеръ Іерихонскій сидлъ у Заборовыхъ довольно долго, все время помщаясь около Соняніи, и любезничалъ съ ней. Онъ былъ очень комиченъ съ своими масляными улыбками гладкобритаго лица, то и дло наклонялся къ ней цловать ея руки и посл совершенія поцлуя долго шамкалъ своими синевато-красными губами, какъ-бы смакуя какое-нибудь очень вкусное блюдо. Требованіе Соняніи о выдач ей отдльнаго вида на жительство, если она почему-либо не сойдется съ мужемъ характеромъ, въ первое время облило его какъ холодной водой, но потомъ онъ успокоилъ себя, что это было ничто иное какъ игра въ либерализмъ бывшей курсистки. «Навяное… Начиталась… Вдь среди двицъ, нахватавшихся науки, только и разговора, что о яко-бы гнет мужей — вотъ она въ модную дудку и играетъ. Опять-же, очевидно, и молодежь наговорила, студенты-квартиранты, которые у нихъ столуются. А потомъ все это пройдетъ, забудется, вывтрится, — разсуждалъ онъ. — Ну, зачмъ ей отдльный видъ понадобится, если я окружу ее полнымъ довольствомъ и во всемъ буду угождать ей»?