Мужиченко вскинулъ голову и подбоченился.

— А ты видалъ, какъ я у собакъ блохъ вычесывалъ? спросилъ онъ.

— Да конечно же, вычесываешь. Коли ты при господахъ въ егеряхъ служишь, то въ томъ твоя обязанность. Да и вообще безпутная ваша должность, Баринъ скажетъ: желаю я пріобрсть бабу. И ты обязанъ ему бабу предоставить. А нешто это крестьянское дло?

— А ты видалъ, что я бабъ господамъ сваталъ? Видалъ? кричалъ мужиченко. — Ежели я бабъ предоставляю, то я бабъ предоставляю для облавы, потому облаву безъ бабъ невозможно, а тамъ ужъ не моя вина, коли баба улыбки коварныя строитъ. Намъ за всми бабами не доглядть. Облава — вотъ потому и бабы!

— Знаемъ мы твою облаву! Вотъ на бабъ-то вы облаву и длаете съ господами охотниками.

— Ну, ужъ это ты врешь, брешешь! Укажи, когда и какъ я такъ дйствовалъ?

— Да что тутъ указывать! Всегда. Вы за вино что хошь сдлаете.

— Что мн вино! Вино мн и такъ подносятъ. Я хорошее мсто охотнику укажу, мн и поднесутъ. Вино виномъ, а, окромя того, я Бога помню. Только передъ бариномъ конфузить меня, закончилъ мужиченко. — Ты стриги, знай, дерева-то — вотъ твоя и обязанность.

— Не спорьте, не перебранивайтесь. Довольно, остановилъ ихъ баринъ.

— Да какъ же не спорить-то, ваша милость? Я въ караульные наниматься пришелъ, а онъ меня конфузитъ. За что же хлбъ отбивать у человка!

— Въ караульные все равно ты мн не годишься.

— Это еще отчего, коли я, можетъ статься, прирожденный караульный? Я и на кирпичномъ завод полгода въ сторожахъ выжилъ. Спросите обо мн всхъ — вс вамъ скажутъ, спросите обо мн у Амоса Ермолаевича въ кабак — и онъ меня чудесно знаетъ.

— Какъ тебя не знать въ кабак! Ты первый кабацкій засдатель! глумился надъ мужиченкомъ садовникъ.

— А ты не засдатель? Ты въ кабак мало сидишь? Да и пьешь-то на уворованное. Кто кабатчику-то кулекъ яблоковъ притащилъ?

— Я пью на уворованное? Ахъ, ты, пьяная твоя морда!

Перебранка усиливалась.

— Пошелъ вонъ! Не надо мн тебя!.. крикнулъ баринъ и сталъ гнать мужиченку. — Караульный! День ты будешь съ охотниками шляться да пьянствовать, а ночью отъ воровъ караулить! Да тебя самого пьянаго воры унесутъ. Иди, иди…

Мужиченко почесалъ затылокъ и сталъ уходить.

Утро. Баринъ вышелъ на террасу своей дачи усадьбы, гд уже ждалъ его кипящій самоваръ и чайный приборъ, обставленный всми прелестями обстоятельной домовитости. Тутъ лежалъ на тарелк и кусокъ только что сбитаго сливочнаго масла, стояла кринка молока, помщались нсколько горшечковъ съ вареньемъ разныхъ сортовъ. На канфорк самовара грлся уже чайникъ съ завареннымъ чаемъ, хотя барыни еще и не было на террас, а вертлась только ключница, среднихъ лтъ женщина въ ситцевомъ плать и въ башмакахъ на босую ногу.

— Прикажете вамъ налить стаканчикъ? спросила она барина.

— Нтъ, не надо. Я подожду Любовь Петровну и съ ней буду пить.

— Любовь Петровна еще только вставать начали. Чай-то къ тому времени перекипть можетъ. Разв снять его съ канфорки и прикрыть полотенчикомъ.

— Прикрой. Немного погодя я самъ налью себ стаканъ.

Баринъ стоялъ у спуска террасы, любовался видомъ на цвтникъ, на виднющуюся вдали рку и вдыхалъ въ себя прелестный, утренній, еще не успвшій нагрться воздухъ. Ключница не уходила съ террасы и, стоя сзади барина, переминалась съ ноги на ногу.

— Кучеръ у насъ все ходитъ съ трубкой по хлву, да по конюшн, начала она. — Упаси Боже, коли ежели что. Вдь на сновалахъ-то у насъ, почитай, больше тысячи пудовъ сна сложено.

— Какъ съ трубкой? Я вдь ему даже и на двор запретилъ съ трубкой ходить, обернулся баринъ.

— Вы запретили, а онъ не внимаетъ. А все оттого, что вчера ходилъ на деревню и пьянъ былъ. Приманка-то ужъ тамъ у Амоса Ермолаича очень чувствительная.

— Отчего же ты мн вчера не сказала, когда онъ съ трубкой ходилъ?

— Да у васъ въ это время становой сидлъ. И вдь ругатель какой! Я ему стала говоритъ, а онъ меня такими словами, что просто срамъ. Вы внушите ему.

— Хорошо. Я его проберу. Жаль только, что я его не поймалъ съ трубкой на мст преступленія.

— И Василиса наша тоже… продолжала ключница.

— Что Василиса?

— Да какая же это скотница и птичница! Я вотъ говорю, говорю, чтобы нижніе листья у капусты на огород обрзала и коровамъ въ пойло, а она не внимаетъ и, знай себ, пустой мсивкой поитъ. А все лнь… Ужасти какая баба! Вотъ вдь вы думаете теперь, она индюшатъ обваренной крапивой кормитъ? Ни въ жизнь… Голая каша… А все лнь крапивы нажать. Да и барственность… Сколько у ней индюшатъ-то погибло! И все зря… Цыплята тоже… На крысъ-то да на хорька только слава… Теперича отчего у насъ утки-насдки столько яицъ перепалили? Все оттого же… Нешто можетъ столько болтуновъ быть? Ни въ жизнь… А все оттого, что очень часто на деревню бгаетъ. Магнитъ-то ужъ у Амоса Ермолаева, должно быть, очень чудесенъ. А въ ваши именины подносила я всмъ по стаканчику, такъ она выпила и закашлялась, словно и въ самомъ дл непьющій человкъ.