— Съ чмъ? Съ чмъ поздравить-то?

— Да какъ же? Дочь, дочь взяли въ работу. Съ васъ спрыски. Безъ этого ужъ, милая барыня, нельзя. Честь имю поздравить васъ.

— Спасибо. Ступай въ кухню. Вотъ сейчасъ будемъ чай пить, такъ и тебя съ Варварой напоимъ.

— Вы, барыня, для праздничка рюмочку поднесите.

— Ахъ! Да вдь это можетъ вконецъ надость! Давеча отецъ, теперь мать… вздохнула Клянчина и отправилась за водкой.

— Мать-то важне отца, сударыня. Дочь при матери, а не при отц. Мать-то могла и не отпустить дочь, такъ должны же вы ей за отпущеніе… бормотала вслдъ Клянчиной баба.

Поднесли водки и баб.

— Вотъ благодаримъ покорно, сказала она, выпивъ, и отправилась къ дочери на кухню.

Уходя домой, баба, кром того, выпросила у Клянчиныхъ пятіалтынный.

— Вы ужо этотъ пятіалтынничекъ-то дочери въ счетъ не ставьте. Пусть это будетъ матери за отпускъ. Вдь, ей-ей, у себя руки урвала и вамъ отдала. Одна-то дома на работ надсадишься, сказала она и прибавила:- Ну, до свиданія. Благодарствуемъ на ласк.

Цлую недлю прожили уже Клянчины на дач въ Капустин, но все еще не могли устроиться для спокойной жизни, все еще не могли наладиться по части удобствъ. Клянчинъ създилъ въ Петербургъ, привезъ изъ конторы найма прислуги новую кухарку, но и та, какъ только прошлась вечеромъ по деревн, сейчасъ же запла ту же псню, что и прежняя кухарка.

— Хуже-то у жъ господа мста не нашли для дачи, какъ ваша деревня, жаловалась она капустинской двушк Варвар, которая теперь была пріурочена въ вид няньки къ дтямъ, — Ни у васъ тутъ портерной хорошей, чтобъ зайти бутылочку пивца выпить… Лавочка мелочная только одно названіе, что лавочка, лавочники такіе неполитичные.

— Нтъ, пиво у насъ здсь у Савелья Прокофьевича въ заведеніи отмнное. Вс одобряютъ, отвчала Варвара. — Вонъ охотники прізжаютъ — ужъ на что народъ привередливый — а и т одобряютъ.

— Да не про то я говорю. Можетъ статься, пиво у васъ тутъ и хорошее, да зайти-то въ вашъ кабакъ полированной двушк не ловко. Вонъ мы прошлымъ лтомъ жили съ господами въ Лсномъ, такъ тамъ длаешь проминажъ по улицамъ, зашла въ портерную — сейчасъ: «въ садикъ пожалуйте». Садики при портерныхъ, и тамъ ни пьяныхъ мужиковъ, ни ругательствъ этихъ самыхъ, а все политичные кавалеры, которые норовятъ тебя же угостить. А въ лавочк… Гвоздичной помады даже въ здшней вашей лавочк не нашла. Какая это лавочка!

Весь этотъ разговоръ Клянчинымъ удалось слышать черезъ перегородку. Стны были въ дом не оштукатурены, а потому, что говорилось въ кухн, слышно было и въ другихъ комнатахъ.

— Не прочна и эта кухарка. Не долго проживетъ, сказалъ Клянчинъ.

— Да и отъ Варвары придется отдлаться, проговорила Клянчина. — Отецъ и мать ея ходятъ каждый день раза по два, чтобы навстить ее, и все выпрашиваютъ водки. Надоли хуже горькой рдьки. Сегодня мать приходила и просила за дочь десять рублей впередъ. «На корову, говоритъ, намъ надо, а дочь заживетъ». Кром того, вдь она никакихъ нашихъ кушаньевъ не стъ, кром вареной говядины изъ супа и ситника. Давеча форшмакъ у насъ былъ — не стъ. «Я, говоритъ, никогда такой пищи не дала — Богъ знаетъ, говоритъ, можетъ быть это и сть не подобаетъ». Вчера былъ супъ съ вермишелью — тоже не дотронулась. «Нешто, говоритъ, съ червяками можно сть!» Зеленый супъ тоже не ла. «Вы, говоритъ, щавель по лугу насбирали и туда натюрили, такъ нешто это человчья пища!» Что же, говорю, по твоему, человчьей-то пищей называется? «Да ужъ по мстамъ жить, такъ, знамо дло, надо, говоритъ, чмъ-нибудь- хорошимъ пользоваться: ветчина, колбаса». Каши гречневой не стъ. «Кашу-то, говоритъ, я и у насъ въ дом никогда не ла, потому это куриная да». Ничего не стъ. Подавай ей непремнно кофе и ситникъ съ масломъ. Отъ чернаго хлба мурло воротитъ. Не могу же я прислугу исключительно блымъ хлбомъ питать.

Клянчинъ улыбнулся и произнесъ:

— Да дома-то что она ла? Неужели на ситномъ хлб сидла?

— Вотъ и я говорю ей также, а у ней одинъ отвтъ: «такъ то, барыня, дома, а ужъ ежели въ людяхъ въ прислугахъ жить, такъ изъ-за чего и жить, ежели сладко не пость?»

— Не надо сдаваться, не надо обращать вниманіе на ея слова. Пусть стъ то, что мы димъ, а не хочетъ — скатертью дорога, пусть уходитъ.

— Да и дорого ее поденно держать и каждый день ей шесть гривенъ платить, продолжала Клянчина, — Вдь это восемнадцать рублей въ мсяцъ выйдетъ, это жалованье хорошаго лакея, а такой глупой неумлой прислуг четыре-пять рублей въ мсяцъ цна.

— Такъ подрядись съ ней теперь помсячно. Ну, дай ей шесть рублей, что ли. Отца ея сегодня увидишь — вотъ и скажи ему.

Отецъ Варвары не заставилъ себя долго ждать. Вечеромъ онъ опять притащился навщать дочь, былъ, по обыкновенію, полупьянъ и принесъ штукъ тридцать мелкихъ раковъ въ корзинк.

— Рачковъ, вотъ, для вашей милости принесъ. Плохо нынче ракъ ловится, сказалъ онъ, отыскавъ Клянчиныхъ и показывая имъ раки.

— Мелочь. Тараканы, сказалъ Клянчинъ.

— Нтъ нынче крупныхъ. Куда только они и двались! Ну, да я не дорого возьму. Два двугривенныхъ дадите, такъ и ладно.

— Играй назадъ. Не надо, мы третьяго дня у какого-то мальчишки полсотни такихъ за пятіалтынный купили.

— Такъ вдь то мальчишка. Мальчишк что! Мальчишка на пятачокъ себ пряниковъ купилъ — вотъ съ него и довольно.

— Продавай кому-нибудь другому. Не надо.

Мужикъ почесалъ затылокъ и сказалъ:

— И что это вы за господа, что отъ васъ ничмъ нельзя настоящимъ манеромъ попользоваться! А я такъ прямо къ вамъ и несъ.

— Какъ принесъ, такъ и унесешь назадъ, ежели за пятіалтынный не хочешь оставить, отвчала Клянчина. — Да вотъ еще что: поденно твою дочь мы уже больше не будемъ держать. За пять дней но шести гривенъ мы ее разсчитаемъ, а теперь ежели она хочетъ остаться у насъ прислугой, то пусть остается за пять рублей въ мсяцъ.