Павелъ Борисовичъ подошелъ къ Шушерину вплотную. Управитель дрожалъ всмъ тломъ и усиленно хлопалъ своими рысьми глазками.

— Ты самъ, каналья старая, помогъ ей бжать, разсчитывая на то, что я охотно уступлю этому купцу твоему состоящую въ бгахъ двку и возьму тысячу двсти рублей, а ты получишь столько же или еще боле, ты такъ думалъ? Ты хотлъ обмануть и одурачить меня?

— Батюшка...

— Молчать! — на весь домъ крикнулъ Павелъ Борисовичъ, и звонкая пощечина огласила комнату. — Я тебя выучу, старый хрычъ, служить мн врой и правдой! Не выйдетъ по твоему, не выйдетъ! Со дна моря достану двку бглую, отдеру, какъ сидорову козу, и отдамъ за послдняго мужиченку! Обманывать меня? Обманывать?

Шушеринъ повалился барину въ ноги и этимъ избжалъ второй пощечины.

— Вонъ! — крикнулъ на него Павелъ Борисовичъ. — Не смть мн показываться на глаза, пока Надька не будетъ найдена! Вонъ!

Шушеринъ поднялся, низко поклонился барину и вышелъ. Власть отъ него не была отнята, и онъ на подчиненныхъ сорвалъ свою обиду, горе, несчастіе. Горько было въ этотъ день дворн отъ расходившагося управителя!

Павелъ Борисовичъ между тмь послалъ въ часть формальное заявленіе о бжавшей двк своей Надежд Игнатьевой Грядиной и указалъ въ бумаг на купца Латухина, который, по его, гвардіи поручика Павла Борисовича Скосырева предположенію, долженъ быть укрывателемъ бглой двки. Описавъ примты бглянки, Павелъ Борисовичъ сверхъ того командировалъ въ распоряженіе полиціи своего крпостнаго человка, лакея Петра, который долженъ признать бглянку, ежели она найдется у Латухина. Мстный приставъ, получивъ заявленіе отъ богатаго, съ громкими связями барина, не замедлилъ сдлать распоряженіе, не положилъ бумагу „подъ сукно“, какъ водилось тогда, а въ тотъ же часъ послалъ отношеніе къ приставу Пятницкой части, въ вдніи котораго находился домъ Латухина; посылая отношеніе, приставъ прибавилъ еще записочку, извщая коллегу, что гвардіи поручикъ Скосыревъ человкъ знатный, богатый. „У самого генералъ-губернатора бываетъ запросто и принимаетъ особъ большаго ранга, какъ равныхъ, о чемъ и считаю нужнымъ предувдомить васъ, товарищъ“, писалъ онъ, между прочимъ.

Въ ту пору Пятницкою частью правилъ частный приставъ Аристархъ Венедиктовичъ Лихотинъ, гроза обывателей, громъ и молнія подчиненныхъ, образцовый служака. Громаднаго роста, рыжій и косой на одинъ глазъ, онъ былъ страшилищемъ для обывателей, имъ дтей пугали и звали его „Лихо одноглазое“. Разнаго рода темные люди, веселыя двицы, попавшіе въ немилость крпостные и тому подобный людъ дрожалъ при одномъ вид грознаго и всесильнаго пристава, да и очень богатые, но „не славные родомъ“ обыватели побаивались Лихотина, хотя и задобривали его частыми и обильными подарками. Власть пристава въ ту пору была очень велика, и съ ней приходилось считаться очень многимъ. Не надо забывать, что вс мелкія судебныя дла, вс взысканія, все то, что теперь вдается то мировыми судьями, то Окружнымъ Судомъ, то судебными приставами, въ ту пору вдались полиціей, а тлесныя наказанія практиковались очень широко, и приставъ могъ безъ всякого суда „всыпать“ сотню лозановъ совершенно почтенному обывателю, его жен, дочери, кому угодно, если только человкъ не былъ, по закону, избавленъ отъ тлеснаго наказанія, а такихъ было немного, сравнительно. Мудрено было и жаловаться тогда на полицейскаго пристава человку несильному.

Мирно бесдовалъ за чайкомъ со своею матерью, съ Надеждой и Машей Иванъ Анемподистовичъ Латухинъ, только что вернувшись изъ лавки, какъ къ нему прибжалъ Шушеринъ.

— Прячь Машу! — крикнулъ управитель, вбгая въ горницу, запыхавшись и едва дыша. — Немедля ни мало прячь Машу, — сегодня же у васъ обыскъ будетъ!

Латухинъ поблднлъ, какъ полотно, и уронилъ на полъ росписное съ золотомъ блюдечко, облившись горячимъ чаемъ. Женщины вскрикнули и заплакали.

— Не до реву теперь, не до слезъ! — обратился къ нимъ Шушеринъ. — Не медля отправляйте куда-нибудь Машу, а то схватятъ ее...

— Батюшки, да что же это такое? — воскликнула старуха Латухина, всплеснувъ руками. — За что же мы погибать то должны?... Что случилось то, батюшка вы мой?

— Посл, посл узнаете, а теперь Машу спасайте. Одвайся, двица, не медля ни минуты и бги куда-нибудь къ знакомымъ, ночуй тамъ, живи, пока не извстимъ тебя...

— И Надюш надо бжать? — дрожащимъ голосомъ спросилъ Латухинъ.

— Не надо, она за племянницу вашу Марію сойдетъ, какъ Маша сошла за нее. Живо отправляйте Машу, живо!...

Надя и старуха Латухина бросились снаряжать Машу, чтобы отправить ее въ Рогожскую къ родственникамъ, а Шушеринъ, въ изнеможеніи опустившись на стулъ и вытирая лобъ клтчатымъ фуляровымъ платкомъ, принялся разсказывать Ивану Анемподистовичу все дло.

Все вышло совершенно неожиданно для Шушерина: „на каждаго мудреца довольно простоты“, — говорилъ теперь онъ. Онъ разсчитывалъ, что Маша не понравится Павлу Борисовичу, и, какъ мнимая Надежда, получитъ вольную немедленно. Вышло не такъ, но и тогда Шушеринъ не испугался и не струсилъ. Онъ устроилъ побгъ Маши и полагалъ, что дло о ней пойдетъ, какъ и въ бывавшихъ до сихъ поръ случаяхъ побга, обычнымъ порядкомъ, то есть черезъ него, Шушерина. Пока судъ да дло, пока переписки, отписки, донесенія и справки, Шушеринъ успетъ склонить барина дать вольную Надежд: все зависитъ отъ случая, отъ доброй минуты, отъ того, чтобы попасть къ барину, что называется, „въ часъ“, но Шушеринъ опустилъ изъ виду то обстоятельство, что горячій, вспыльчивый и своенравный Павелъ Борисовичъ терпть не могъ лжи, „подвоха“, игры въ темную. „Укради, возьми взятку, наживи, но скажи мн!“ — часто говаривалъ Павелъ Борисовичъ. Чистосердечно покаявшагося раба онъ прощалъ иногда и за очень большую вину, жестоко наказывая и за малую, если рабъ обманывалъ барина, продавалъ его или не умлъ цнить барской милости. Эти черты характера Павла Борисовича были хорошо извстны Шушерину и случалось, что управитель выпрашивалъ вольную какому нибудь богатому мужику или разжившемуся на оброк дворовому, говоря, что отпускаемый на волю „благодаритъ“ его, Шушерина, золотыми часами, серебрянымъ сервизомъ, деньгами, дорогою шубой и тому подобное. Баринъ смотрлъ на подарокъ, полученный Шушеринымъ, шутя называлъ его „воромъ“ и длалъ по его. Въ данномъ случа Шушеринъ поступилъ бы такъ же, можетъ быть, но онъ боялся показать Павлу Борисовичу Надю и придумалъ „комедь“. „Комедь“ не удалась и надо было умло, ловко расхлебать заварившуюся кашу. Шушеринъ успокоилъ, какъ могъ, старуху Латухину и принялся развивать передъ нею и передъ Иваномъ Анемподистовичемъ планъ своихъ дйствій, когда Маша удалилась въ сопровожденіи стряпухи къ родственникамъ.

Планъ былъ таковъ: двушку у Латухина не найдутъ, Надя будетъ выдана за родственницу Машу, и приставу въ голову не придетъ, что эта Надя, хладнокровно вышивающая въ пяльцахъ, есть та самая бглая крпостная двка, которую разыскиваютъ. Приставъ извститъ помщика бумагой, что въ указанномъ мст бглой нтъ, и розыски пойдутъ своимъ чередомъ, „долгимъ порядкомъ“, то есть начнется переписка съ исправниками, со становыми, пойдутъ „публики“ въ „Сенатскихъ Вдомостяхъ“ и такъ дале, а въ это время Шушеринъ успетъ склонить барина дать вольную, ибо все зависитъ отъ часа. На великое благо Латухина Павелъ Борисовичъ влюбился въ Коровайцеву и думаетъ увезти ее, — это Шушерину извстно, — если онъ увезетъ ее, будетъ обладать ею, такъ нечего и сомнваться, что Надя будетъ отпущена на волю: въ періодъ влюбленности Павелъ Борисовичъ вниманія не обращаетъ на своихъ крпостныхъ красавицъ, даже хоръ въ это время живетъ въ загон, даже красавица Наташа не видитъ ясныхъ очей своего барина и попадаетъ въ цпкія руки Матрены, находится въ опал и терпливо ждетъ перемны въ барин.

Все это успокоило Латухиныхъ, и старушка плакала больше по бабьей привычк „повыть“, чмъ по необходимости. Надя, блдная, но покойная по наружному виду, сидла въ своей свтлиц за пяльцами. Одтая въ кисейное платье, выхоленная, „манерная“, она совсмъ не была похожа на дворовую двку и представляла собою образцовый типъ купеческой двицы изъ очень зажиточнаго дома. Паспортъ Маши, со стереотипными примтами, врод: носъ прямой, подбородокъ круглый, глаза обыкновенные, лицо чистое — совершенно подходилъ къ ней.