Хоръ вошелъ и занялъ мсто въ углу большой съ хорами и колоннами залы. Одты пвицы были въ разноцвтные шелковые и бархатные сарафаны, въ кисейныя рубашки съ прошвами, а мужчины — въ синіе чекмени и казацкіе шаровары съ красными лампасами. Матрена Карповна подошла къ барской ручк, поклонилась гостямъ и вернулась къ хору.

— Мою любимую, — „Красотку!“ — громко приказалъ Скосыревъ, выходя въ залу со стаканомъ пунша. Гости слдовали за нимъ, звеня стаканами, шпорами и громко переговариваясь.

— Вниманіе, господа: сейчасъ чудную псню пропоютъ мои двки, — проговорилъ Скосыревъ.

Впереди хора помстился гитаристъ Тишка, взялъ аккордъ, топнулъ ногой, и Матрена нсколько хриплымъ, но все еще сильнымъ контральто запла только что вошедшую тогда въ моду псню.

Хоръ подхватилъ, и заунывная мелодичная псня полилась по комнатамъ.

„Что красотка молодая,

Что ты, свтикъ, плачешь?

Что головушку, вздыхая,

Къ блой ручк клонишь?

Или словомъ, или взоромъ

Я тебя обидлъ?

Иль нескромнымъ разговоромъ

Ввелъ при людяхъ въ краску?...“ [7]

Псня эта понравилась гостямъ. Богатый, очень толстый, грузный помщикъ Злотницкій подошелъ къ Матрен, поцловалъ ее и обернулся къ Скосыреву.

— Павелъ Борисовичъ, можно подарокъ сдлать твоей Матрен?

— Сдлай одолженіе, это твое дло.

Злотницкій досталъ изъ бумажника „бленькую“ и подалъ Матрен, а пачку мелкихъ депозитокъ бросилъ въ группу пвицъ и пвцовъ.

— Веселую, живо! — крикнулъ Скосыревъ. — Наташка, впередъ плясать!

Хорошенькая статная блондинка вышла впередъ, подбоченилась, дождалась псни и плавно, сперва лебедью, прошла вокругъ, потомъ изогнула станъ, притопнула ножкой въ красномъ сафьянномъ башмак и понеслась подъ звуки лихой псни, махая платочкомъ, свивая и развивая станъ, легко скользя по паркету. Толстый Золотницкій не вытерплъ, притопнулъ, выбжалъ на встрчу Наташ и пошелъ передъ нею, помахивая и присдая.

Запыхавшаяся, красная, какъ алое сукно, остановилась Наташа и, улыбаясь, влажными глазами смотрла на барина, ожидая отъ него ласковаго слова, одобренія. Гости апплодировали ей и шумно выражали восторгъ.

— Плохо, — недовольнымъ тономъ проговорилъ Павелъ Борисовичъ. — Вотъ Матрешка лтъ пятнадцать тому назадъ плясала, такъ плясала, это вотъ пляска была! Помнишь, Матрешка?

— Что было, то прошло, батюшка баринъ, и быльемъ поросло, — со вздохомъ отвтила Матрена. — Ныншнимъ такъ не плясать, тяжелы стали, больше о мамон [8] своемъ думаютъ, чмъ о барскомъ удовольствіи. Мы, бывало, батюшка баринъ, ночи не спали, учимшись, чтобы господамъ угодить, а что побоевъ, науки принимали, такъ и не выговоришь, а нон не то.

— Учи и ты такъ, какъ тебя учивали.

— Ахъ, батюшка баринъ, какъ я ее учить буду, ежели она сичаеъ мн слово за слово! „Я, говоритъ, при барин; ты, говоритъ, меня не смешь пальцемъ тронуть“.

Скосыревъ погрозилъ Наташ пальцемъ.

— Смотри у меня, быстроглазая! Выучить ее къ масляниц во что бы то ни стало, а пока пройдись ты, Матрешка, вспомни старину, покажи, какъ плясывали.

— Охъ, не могу, батюшка баринъ, господъ только насмшу, — отвтила Матрена, однако встала, оправилась, махнула хору рукой и подъ звуки псни „Во лузяхъ“ плавно пошла по комнат. Гости одобрили старуху дружными апплодисментами, а Злотницкій расцловалъ ее и отдалъ ей все содержимое бумажника. Попойка приняла грандіозные размры. Мужчинамъ хора поднесли водки, а двушкамъ наливокъ, вина, сластей. Гуляла въ это время и дворня; попойка переходила изъ господскихъ аппартаментовъ въ лакейскую и двичью, оттуда въ застольную, въ людскія, въ конюшню. На разсвт уже стали разъзжаться гости и когда вс разъхались, къ Павлу Борисовичу подошелъ Порфирій съ очень значительнымъ видомъ.

— У насъ не совсмъ благополучно, сударь, — доложилъ онъ.

— Что такое?

— Чистопольская Надежда бжала.

Скосыревъ довольно равнодушно посмотрлъ на Порфирія, протягивая ему ногу, чтобы снять сапогъ, и укладываясь въ постель.

— Это невста-то купеческая? — спросилъ онъ.

— Такъ точно-съ.

— Ну, это Шушерина штуки, я ему завтра зубы вышибу. Послать утромъ явку въ полицію... Пошелъ вонъ!

Павелъ Борисовичъ повернулся къ стн и сейчасъ же захраплъ. Успокоилось и все въ дом, только ночной сторожъ не спалъ, постукивая въ доску, да дежурный казачокъ бодрствовалъ въ сосдней со спальней комнат.

Принявъ уже Черемисова, сидя съ нимъ въ гостинной и угощая его вареньемъ, Катерина Андреевна замтила, что гусаръ страшно пьянъ. Молодая женщина испугалась было, сдлавъ это открытіе, но скоро успокоилась, такъ какъ гость велъ себя совершенно прилично и въ совершенств владлъ собою. Лицо его было мертвенно блдно, глаза сверкали лихорадочнымъ блескомъ, языкъ заплетался, ноги плохо слушались, но онъ, какъ ни въ чемъ не бывало, занималъ хозяйку разговорами и пилъ воду со льдомъ.