– Можешь не участвовать, Колин. Тебе не обязательно рисковать карьерой.

– Я от работы не бегаю, – Колин убрал руку. – Я с тобой...

– Запиши-ка официальный протест – ни к чему нам всем вылететь со службы. – Питер включил запись – и звука, и изображения. Теперь каждое слово фиксировалось.

– Полковник Нобл, – отчетливо сказал он, – я немедленно начинаю штурм самолета «ноль семь ноль» согласно плану «Дельта». Подготовьтесь.

Колин повернулся к камере.

– Генерал Страйд, я заявляю официальный протест против не санкционированного руководством «Атласа» начала «Дельты».

– Полковник Нобл, ваш протест зарегистрирован, – серьезно сказал в камеру Питер, и Колин Нобл выключил запись.

– Ну, для одного дня достаточно вздора. – Он встал. – Пойдем повяжем этих ублюдков.

Ингрид сидела за столом бортинженера и держала перед собой микрофон внутренней системы оповещения. Золотистая от загара кожа словно подернулась серым налетом, девушка морщилась от глазной боли, рука, сжимавшая микрофон, слегка дрожала. Ингрид понимала, все это симптомы наркотического похмелья. Теперь она жалела, что увеличила начальную дозу, решив принять больше, чем значилось на ярлычке, однако, чтобы провести первую казнь, ей понадобилось встряхнуться. Теперь она и ее бойцы расплачивались за это, но через двадцать минут она даст позволение принять очередную дозу, на этот раз без превышения рекомендованного количества. Ингрид заранее предвкушала, как кровь живее побежит по жилам, как обострится зрение, предвкушала прилив энергии и возбуждения – восхитительные результаты приема наркотика. Скоро она вновь получит власть в высшем ее выражении – власть распоряжаться жизнью и смертью. Ради этого стоило жить. Сартр, Бакунин и Мост открыли глубокую правду жизни – акт разрушения, полного уничтожения рождает катарсис, он созидателен, он пробуждает душу. Ингрид с нетерпением ждала следующей казни.

– Друзья мои, – заговорила она в микрофон, – мы не получили никакого отклика от тирана. Его не заботят ваши жизни, что очень характерно для фашиствующих империалистов. Его не волнует безопасность людей, хотя сам он жиреет на крови и поте...

Снаружи стояла темная ночь. Грозовые тучи закрыли половину неба, каждые несколько минут вспыхивали молнии. После захода солнца по корпусу «боинга» дважды простучали яростные тропические ливни, и теперь огни маяков аэропорта отражались в мокром бетоне.

– Мы должны продемонстрировать тирану непреклонную храбрость и железную целеустремленность. Мы не можем допустить даже малейших колебаний. Сейчас мы выберем еще четверых заложников, выберем совершенно беспристрастно. Прошу вас понять, что все вы теперь – часть революции и можете гордиться этим...

Неожиданно совсем рядом вспыхнула молния, с неба сошло зеленоватое радужное пламя; оно озарило поле безжалостным светом, и на самолет тут же обрушился раскат грома. Девушка Карен невольно вздрогнула, вскочила, быстро подошла и встала рядом с Ингрид. От усталости и наркотического похмелья ее темные глаза обвело еще более темными кругами, она сильно дрожала, и блондинка рассеянно погладила ее, как гладят испуганного котенка, одновременно продолжая говорить в микрофон:

– ...Мы все должны научиться приветствовать приближающуюся смерть, должны радоваться возможности внести свой, пусть самый скромный, вклад в величайшее пробуждение человечества.

Снова сверкнула великолепная молния, но Ингрид продолжала вещать в микрофон. Ее бессмысленные слова гипнотизировали, убаюкивали, и пленники сидели оцепенело, как в летаргии, молча, не шевелясь, – казалось, они утратили способность думать самостоятельно.

– Чтобы выбрать следующих жертв революции, я брошу жребий. Я назову номера мест, и мои бойцы придут за вами. Избранных прошу быстро пройти в кухню переднего салона. – Наступила пауза, затем снова послышался голос Ингрид. – Место номер «63 б». Пожалуйста, встаньте.

Немцу в красной рубашке, с длинными, нависающими на глаза волосами, пришлось силой поднять с места худого мужчину средних лет и завести ему руки за спину. Белая рубашка мужчины измялась, немодные узкие брюки держались на эластичных подтяжках.

– Не позволяйте им, – взмолился мужчина, обращаясь к остальным пассажирам, когда Курт, подталкивая, погнал его вперед. – Не позволяйте им убить меня.

Все опустили головы. Никто не пошевелился, не заговорил.

– «43 ф».

Это оказалась красивая темноволосая женщина лет тридцати; когда назвали номер ее кресла, лицо пассажирки словно бы медленно растеклось. Она зажала себе рот, чтобы не закричать, но тут по другую сторону прохода поднялся аккуратный пожилой джентльмен с великолепной серебряной шевелюрой. Он поправил галстук.

– Не угодно ли поменяться со мной местами, мадам? – негромко спросил он с сильным английским акцентом и зашагал по проходу на длинных, худых журавлиных ногах. Он презрительно миновал усатого француза, который заторопился к нему, и, не глядя по сторонам, расправив плечи, исчез за портьерой, отгораживавшей кухню.

У «боинга» есть слепое пространство – от боковых окон кабин под углом в двадцать градусов к хвосту, но похитители очень хорошо подготовились и, казалось, предусмотрели все возможности; они могли учесть и это и найти способ держать слепое пространство под наблюдением.

Питер и Колин, стоя за углом служебного ангара, негромко обсуждали такую возможность; оба внимательно разглядывали хвост и провисшее брюхо «боинга», выискивая блеск зеркала или какого-нибудь оптического прибора.

Они находились непосредственно за самолетом, и им предстояло преодолеть около четырехсот ярдов: половину этого расстояния – по колено в траве, половину – по бетону.

Поле освещали только голубые боковые огни рулежных дорожек и свет из окон аэропорта.

Питер раздумывал, не погасить ли все огни, но решил, что тем самым выдаст себя. Это несомненно насторожит похитителей и замедлит продвижение штурмовой группы.