Но это обманчивое впечатление. На самом деле, эти люди просто не способны на ошибку.

Поэтому-то они и не люди, и никто на этой поляне, — Мишка был совершенно прав.

А вот персонажи, о которых он не упоминал: шуты, жонглирующие яблоками.

(«Это те самые яблоки, которые в прошлом году раскатились по земле, когда я случайно опрокинул корзину. Помню, мать на меня здорово накричала».

«Ну-ка поднимай яблоки!.. Вот видишь, что ты натворил! Собирай их теперь! Немедленно!..» — кричала мать.

Я собирал яблоки, досадуя, и действительно в какой-то момент — я точно это помнил — мне захотелось начать жонглировать ими, хотя я и не умел, — дело в том, что за час до этого по телевизору показывали цирковое представление.

Цирк я никогда не любил; даже больше — терпеть не мог. И все же хотелось жонглировать…).

И вот еще два сиамских близнеца, облаченные в желто-синюю арлекинью чешую и трехрогие шапки с бубенцами, — один близнец наклоняется, взваливает другого себе на спину, второй принимается ожесточенно сучить ногами в воздухе; потом они меняются ролями. И все эти действия в абсолютном безмолвии, тогда как на лицах близнецов такие гримасы, словно они оглашают воздух свирепыми криками.

И была река, простиравшаяся до горизонта… А где ее начало, Бог знает! Двое плыли в лодке: он, в белоснежном костюме и белоснежной широкополой шляпе, и она — в белоснежном кружевном платье. Плыли с неторопливостью сна, в кругах солнечного света и в кругах воды — когда лодочник бередил веслом реку, создавалось впечатление, будто он только чуть прикасается к глади, а не гребет; быть может, так и было.

Камышовые заросли на берегу.

Лодочник стройный, длинноногий, возникает даже странная ассоциация с циркулем, и поза ей подстать: лодочник, выпрямившись в струнку, опирается на одну ногу, другая отставлена.

«Откуда здесь река?..»

Это земной вопрос — здесь они не работают…

«Куда ж им плыть по реке времени? — в конец, если нет начала…» — вот как следовало сказать: спросить и тотчас ответить самому себе.

А что это означает? Нет мне ответа…

Описывая, однако, я прекрасно осознаю, что и по сей день не в силах передать это таким образом, чтобы не возникло впечатления разрозненности всего того, что совершали Предвестники табора. А между тем, это была система, ритуал, подсказанный шестым чувством. Вот оно, впрочем, и объяснение: как можно передать словами «суть» шестого чувства? Все верно, только назвать результат и прибавить ощущения, но этого всегда оказывается недостаточно.

В вечер, когда мы играли в шахматы, Мишка сказал абсолютно верную вещь: странные «игры» Предвестников табора казались бы безобидными, если бы совершались по отдельности; вместе же «это выглядело очень необычно; более того, мистически». И все же главную и, пожалуй, самую странную деталь Мишка упустил. (Она-то, пожалуй, как раз таки подчеркивала общность всего того, что они совершали…). Дело в том, что Предвестники табора… Они были словно наклеены на поляну — фигуры (особенно тех «персонажей», которые носили на себе светлые одеяния) выглядели чуть-чуть светлее всей остальной обстановки, словно их подсвечивали сзади маломощным фонариком. (Сегодня мне хочется назвать это «комбинированной съемкой»)… …………………………………………………………………………………

…………………………………………………………………………………………

— Кто это? — ошалело шепнул Мишка.

«Это те самые люди, о которых ты говорил», — тотчас мелькнул в моей голове самый простой, но, пожалуй, что совершенно неуместный в данной ситуации ответ.

— Я не… — полагаю, я хотел сказать «я не знаю», как вдруг увидел, что у Мишки подкосились ноги.

Я вскрикнул и бросился поддержать его.

— Эй, все в порядке? — вырвался у меня совершенно идиотский вопрос.

— Нет, ничего не в порядке, Макс, ничего. Ради Бога, бежим отсюда!

Он бросился обратно в лес.

Его крик меня отрезвил — я побежал следом.

У меня так колотилось сердце, что мне казалось, будто оно выдалбливает у меня в груди громадный шишковидный вырост, — вот он натягивает майку и щекочет кожу изнутри!

Выпуклая опухоль.

Размером с лимон.

И эта галлюцинация только ускорила мой бег.

— На поляне? Которая рядом с поселком? — меня буравили два Сержевых ромбика — взгляд резкий, едва ли не обиженный, и как всегда он гармонично сочетался с пронзительным голосом; на самом деле все это были признаки крайнего удивления.

— Да. На Поляне чудес, — подтвердил я.

— Нет, подожди-ка, Поляна чудес совершенно в другом месте находится…

В другой раз его возражение меня бы смутило; я, однако, припомнил, как Мишка не так давно говорил, что Серж, мол, не столь осведомленный и знающий, каким старается казаться, — а значит, ему не удастся смутить меня (против всякой логики я с раннего детства значительно сильнее опасался смутиться и быть заподозренным во лжи, когда говорил чистейшую правду, нежели в том случае, если абсолютно и полностью лгал); итак, я вспомнил Мишкины слова и уверенно заявил: