В современной философской литературе, так или иначе затрагивающей вопросы специфики практического разума, роли желания в рассуждении и действии, можно выделить особое направление, представители которого доказывают существование особой ментальной установки, отличной от желания и уверенности, – установки намерения (intention) [38] .

Так Майкл Братман описывает намерения как установки ума, для которых характерны: контролирующие поведение про– или предотношения (pro-attitudes); сопротивление перерассмотрению; особая роль в дальнейшем практическом рассуждении, приводящем к появлению новых намерений [39] . Автор пытается ответить на вопрос, как возможен переход от одного намерения к другому, следование которому приведет к выполнению намерения первого, используя традиционную модель «желание – уверенность» и добавив к этому создаваемую им теорию планирования.

Многие работы, посвященные анализу особой ментальной установки намерения, указывают на необходимые свойства намерения – мастерство или умение. Когда во время игры в баскетбол находящийся в трехочковой зоне новичок заявляет, что он намеревается попасть в кольцо, то его заявление нельзя признать правомерным. Речь скорее идет о желании попасть в кольцо. Тогда как подобное заявление Майкла Джордана о его намерении принести своей команде три очка все расценят как правомерное. В этом случае я предложила бы считать намерение получившим критическое количество подтверждений уверенным желанием.

Намерение – уверенное желание, получившее достаточное количество подтверждений. Так, в случае с баскетболистом, который мечтает попасть в Лигу первого состава, мы не можем до тех пор говорить о его мечте как о намерении и должны говорить о ней как об уверенном желании, пока он не станет систематически демонстрировать результаты, ожидаемые от игроков первой Лиги.

К сказанному можно добавить и то, что мы, скорее всего, не могли бы намереваться, т. е. откладывать и консервировать свои желания, если бы у нас от природы не было бы способности концентрировать и перераспределять энергию, если бы не было естественно присущего нам желания развивать и совершенствовать эту способность. Умение ждать, накапливая энергию, например, для броска или прыжка, требует способности «переживать» энергию, как бы «просчитывая» ее достаточность в воображении через воображаемое совершение предполагаемого действия. В любом случае концентрация или накопление энергии требует четкого отслеживания места накопления этой энергии. Энергию нельзя накапливать «вообще» или «везде». Я хочу сказать, что концентрация и идентификация – родственные явления. Можно пойти еще дальше и сказать, что желание представляет собой накопление, концентрацию сил в создаваемой этими энергиями личности. И здесь желание и личность (как сила и способность проявлять свою волю, подниматься над необходимостью вещного мира) – трудно различимы.

Братман считает, что намерения – это «поведение контролирующие предотношения», тогда как желания, напротив, – «просто потенциальные раздражители действия» (potential influencers). Намерения – «контролеры поведения»: «Если моему, направленному на будущее намерению, удалось выжить до времени начала действия, и я вижу, что время пришло, и ничто не изменилось, – мое намерение будет продолжать контролировать действие. Как контролирующее предотношение, мое намерение вовлекает особую предрасположенность к действию, что обычные желания сделать не могут». Намерения не просто воздействуют на поведение людей, но контролируют его, – считает философ. Первое в намерении – решенностъ вопроса о совершении дела в будущем. Намерение всегда сопротивляется перерассмотрению, «это характеристика стабильности и инерции» (Bratman, 1987, р. 16). Здесь перед нами обычное для англо-американской философии сведение желаний лишь к «раздражителям» действия. Братман отступает даже от позиции Локка, который, также считая желания «раздражителями», признавал, тем не менее, особый авторитет желания в действии: «Благо, большее благо, хотя бы оно было понято и признано таким, не определяет воли до тех пор, пока наше желание, выросшее соразмерно этому благу, не возбудит в нас беспокойство из-за его отсутствия» (Локк, с. 304).

Следует различать желание как сложное «психофизиологическое» состояние (раздражения, беспокойства, тревоги, боли) и желание как качество личности. Это не значит, что желание не сопровождается беспокойством. Но «место», «функция», «роль» раздражения здесь иная. Не «жжет, и поэтому мы желаем», а «мы не желаем, и потому – жжет»! Желание «взывает» к нашей личности, требует активизации нашей личности, актуализирует личностное в нас. И если мы не «откликаемся» на «зов» желания, то тогда и возникает беспокойство, раздражение, боль и т. п. Когда мы следуем своему подлинному желанию, тогда нет никакого жара, никакой внешне проявляемой страстности – знаков неверно избранной для желания цели. (В этом смысле «чистое» или «личное» желание дает спокойствие.) Целью желания является развернутая во всю свою необходимую полноту актуальная личность.

Желание и каприз, причуда, прихоть. Желание – творческое отношение к миру. Этим оно отличается от каприза. Поступать, повинуясь капризу, – механически колебаться между двумя или несколькими готовыми решениями и все же остановиться, в конце концов, на одном из них. Каприз также – противостояние уже данному пути, простая перемена знаков с «–» на «+», когда все усилие вкладывается в отвержение того, чему положено быть, а не в сотворение нового. Таковым является любой детский каприз. Обычно капризный ребенок сам не знает, чего хочет, но отвергает любое предложение родителей. Причуда – попытка убежать от себя, в то время как желание всегда нацелено на благо субъекта и поэтому требует для своего исполнения той или иной степени актуализации личности желающего. Следуя своим причудам, человек может потерять себя, в прямом и переносном смыслах утратить свое лицо. Примерами тому могут служить растративший себя в погоне за новыми и новыми удовольствиями герой романа О. Уайльда английский денди Дориан Грей или попавший в рабство к своей безумной затее стать белым современный американский певец Майкл Джексон. Захотеть летом иметь перед домом снежные горы – причуда. Ее цель – демонстрация другим своей непохожести на них, где непохожесть – формальна, а не содержательна. В этом смысле стоит признать некоторое сходство между причудой (экзотическим желанием) и «индивидуальным» желанием. Но главное: каприз, причуда, прихоть характеризуют только субъекта; желание – субъект-объектное отношение, оно описывает удивление и встречу.

Желание и склонность. Желание – не склонность. В склонности мы слышим «голос» нашего бессознательного; желание (во многом) – «глас» сознательной личности. Склонность «косноязычна», желание – «членораздельная речь». Склонность «стеснительна», желание «дерзко». Склонность – смутное угадывание истины (например, в выражениях «я склонен так думать», «я склоняюсь к этому решению»), желание – создание истин [40] . И самое главное отличие желания от склонности: склонность – достояние субъекта, тогда как желание – событие, встреча субъекта и объекта (Другого), неповторимое отношение между ними, где неповторимость создается самой возможностью быть личностью, быть выше природы, которая есть всегда повтор и воспроизведение.

Желание, деятельность, творчество. Желание служит агентом реальных практических действий людей наряду с уверенностью и намерением; оно связано с практической деятельностью, но не может быть определено через нее, как то в случае с потребностью, которая есть ни что иное, как реальная деятельность субъекта в связи с какой-либо нуждой. Желание – идеально. Если потребность может быть определена из того, что существует, но у нас (сейчас) отсутствует, то желание уже имеет то, к чему устремляется, но что не существует (в этом мире). В потребности мы действуем из несвободы, снимая (лишь на время) ее актуальность, желанием мы создаем (актуализируем) свободу.