Николай Петровичъ слъ, попросилъ водки и легъ спать. Василій Сергичъ остался въ недоумніи. На другой день Николай Петровичъ слушалъ, а такъ [какъ] Василій Сергичъ любилъ говорить, [то] Николай Петровичъ услыхалъ всю теорію Василія Сергича и цль его путешествія. Николай Петровичъ одобрилъ всё и предложилъ свое товарищество. Василій Сергичъ принялъ, отчасти потому что не могъ отдлать[ся], отчасти потому, что Николай Петровичъ, несмотря на свое полусумашествіе, умлъ льстить, отчасти, и главное, потому что В[асилій] С[ергичъ] видлъ въ монах проявленіе замчательной, хотя и спутавшейся ширины русской жизни. —

Они пошли. И въ то время, какъ мы застали ихъ на большой дорог, они подходили къ первому по маршруту ночлегу, пройдя первыя 22 версты своего путешествія. —

73Николай Петровичъ выпилъ рюмочку въ кабак. Онъ б[ылъ] веселъ.

————

I.

74Я давно зналъ, что на святой недл въ Москв собирается въ Кремль народъ и что тамъ на площади около вечеренъ между соборами бываютъ разговоры о вр. Случившись на Святой въ Москв, я ршился никакъ не пропустить этаго случая и посмотрть и послушать это любопытное сборище. Пріхавъ въ Москву, я остановился у своего товарища по Московскому Университету и сотоварища по професорству. Хотя мы были съ нимъ професорами совершенно разныхъ факультетовъ, я — русской словесности, онъ — физіологіи и хотя мы съ нимъ видались рдко, мы поддерживали дружескія сношенія письмами, и онъ просилъ меня, въ мой пріздъ въ Москву, остановиться у него.

Какъ и всегда бываетъ между75 близкими людьми, которые долго не видались, мы почувствовали, при76 свиданіи посл 4-хъ лтъ разлуки, что77 то различіе взглядовъ, которое и всегда было между нами, за это время очень усилилось,78 что мы далеко разошлись по расходящимся линіямъ отъ точки пересченія, на которой мы встртились въ университет. Почти каждый разговоръ, выходящій изъ области практической, тотчасъ же обнаруживалъ наше разобщеніе и приводилъ насъ къ несогласію и спорамъ. Картавцевъ всегда былъ матерьялистомъ и сталъ имъ еще боле; я же, подчинившись во время моего студенчества и въ особенности во время поздки за границу общимъ тогда матерьялистическимъ взглядамъ, все боле и боле отъ нихъ освобождался и даже начиналъ испытывать озлобленіе противъ79 того, что такъ глубоко обмануло80 меня. Я не былъ матерьялистомъ, но и не могъ бы сказать, чмъ я собственно былъ. Я не усплъ составить себ никакихъ опредленныхъ убжденій. Одно, чмъ я былъ очевидно въ это время, это — врагомъ81 тхъ убжденій, въ которыхъ прошла моя молодость, и отрицателемъ ихъ.

Разница нашихъ съ Картавцевымъ убжденій и частые споры не мшали хорошимъ отношеніямъ.82

Картавцевъ зналъ, что я очень интересуюсь Кремлевскими преніями, и хотя считалъ это самымъ пустымъ, ничего незначущимъ явленіемъ — вымирающимъ остаткомъ грубйшихъ предразсудковъ, самъ мн напомнилъ о Кремлевскихъ сборищахъ и предложилъ вмст, вмсто посл обденной прогулки пойти въ Кремль. Святая была въ этомъ году поздняя — нигд не было слдовъ снга, деревья уже были одты, и было такъ тепло, что намъ было жарко даже въ лтнихъ пальто. —

— Вотъ какъ разъ мы хорошо попали, — сказалъ мн Картавцевъ, когда мы, пройдя Соборы, вышли на площадь, — нынче довольно народа. И вотъ онъ, Пафнутій — бывшій раскольничимъ архиреемъ, теперь обращающій раскольниковъ. Вотъ и Хомяковъ. Для васъ представленіе нынче въ полномъ сбор.

Издалека видна была толпа человкъ въ сорокъ въ чуйкахъ, сибиркахъ и пальто, тснившаяся около крыльца и лстницы Архангельскаго собора. На лстниц, на верху каменныхъ ступеней стоялъ худощавый блокурый худой монахъ и, лежа почти на каменныхъ перилахъ, горячо83 говорилъ что-то, обращая свою речь внизъ. Это былъ отецъ Пафнутій. Рядомъ съ нимъ и позади, какъ бы привелегированные84 лица, стояли три человека господъ; одинъ изъ нихъ въ цилиндр съ замечательно строгимъ и значительнымъ лицомъ. —

— Это Хомяковъ? — спросилъ я, указывая на него.

— Нтъ, это камергеръ Бунинъ, дуракъ большой, — отвчалъ Картавцевъ. — Хомяковъ внизу. Вонъ онъ.

И я увидалъ маленькаго человчка въ поддевк съ золотой, выпущенной цпочкой, чернаго съ сдиной, съ низкимъ лбомъ, тонкими чертами плоскаго лица и общимъ выраженіемъ умной лягавой собаки, сверхъ котораго было еще выраженіе чего-то особенно яснаго, веселаго, тонкаго и вмст съ тмъ твердаго. — Онъ стоялъ поодаль и прислушивался, очевидно легко нетолько понимая, но обсуживая все, что говорилось. Подл него стоялъ Москвичъ, господинъ очевидно гордившійся близостью своей съ Хомяковымъ и только благодаря кротости Хомякова переносимый имъ.

Спорилъ съ О. Пафнутьемъ человкъ въ синей сибирк, блокурый, мрачный,85 широкій, прямой, не гибкій. И лицо, и платье его, и рчь его были необыкновенно тверды86 и чисты. Рчь шла, какъ я понялъ, о староврчеств. —

Я засталъ еще половину послдняго возраженія раскольника въ сибирк.

.... — Потому что по тмъ книгамъ служили святые отцы. А безъ Святыхъ отцовъ перемны длать въ вр не положено. Отчего же собору не созвали? — сказалъ онъ и отвернулся.

О. Пафнутій. Соборъ созывали.

Расколъникъ. Мстный, да и то не весь. И слушать не захотли.

О. Пафнутій. Да какая же важность въ этихъ книгахъ? Если бы были опечатки. Вдь самъ ты понимаешь типографское дло, какъ печатаютъ книги.

Расколъникъ. Мы очень хорошо понимаемъ.

О. Пафнутій. Ну, такъ для каждой коректуры надо соборъ собирать?

Расколъникъ. Тутъ не опечатки, а все дло измнили. Что жъ, коли такъ. Ваши книги Никоновцы теперь возьмутъ перемнятъ вс. Разв хорошо будетъ?