Въ грубой форм, нисколько не настаивая на справедливости построенія, допуская, что могутъ быть совсмъ другія, я по крайнейі мр представляю себ распредленіе знаній такъ: Важно для меня не самое это распредленіе, а то, что для возможно правильнаго воспитанія нужно, чтобы было это распредленіе, обнимающее вс области знанія въ ихъ взаимной зависимости.

Я представляю себ это такъ:

Одинъ діаметръ, первый, состоящій изъ 2-хъ [радіусовъ], одного — религіозное пониманіе смысла жизни, и другого, на противуположной сторон, дятельность жизни, главное руководство ея. Перпендикуляръ къ этому діаметру съ одной стороны естественныя знанія, съ другой философія, третій перескающій діаметръ: общественная жизнь и на другомъ конц исторія, географія, этнографія, жизнь народовъ. <Четвертый діаметръ: на одномъ конц словесность, искусство, на другомъ математика.> Такъ вотъ.

Вчера я прочелъ въ газет о собраніи писателей, въ которомъ при обсужденіи взглядовъ, какъ тамъ говорилось, старой и новой «интелигенціи» выяснилось то, что новая интелигенція признаетъ для улучшенія жизни людей не измненіе вншнихъ формъ жизни, какъ это признаетъ старая интелигенція, а внутреннюю нравственную работу людей надъ самими собой.

Такъ какъ я давно уже и твердо убжденъ въ томъ, что одно изъ главныхъ препятствій движенія впередъ къ разумной жизни и благу заключается именно въ распространенномъ и утвердившемся суевріи о томъ, что вншнія измненія формъ общественной жизни могутъ улучшить жизнь людей, то я обрадовался, прочтя это извстіе, и поспшилъ достать литературный сборникъ Вхи, въ которомъ, какъ говорилось въ стать, были выражены эти взгляды молодой интелигенціи. Въ предисловіи была выражена та же въ высшей степени сочувственная мн мысль о суевріи вншняго переустройства и необходимости внутренней работы, каждаго надъ самимъ собой, и я взялся за чтеніе статей этого сборника.

Но чмъ дальше я читалъ, тмъ больше разочаровывался. Было много говорено [объ] особенной каст интелигенціи, выдляемой отъ всхъ остальныхъ людей самыми тми людьми, которые принадлежать къ этой каст. Велись какіе-то счеты и споры между лицами, принадлежащими къ этой каст, было очень много упоминаній о модныхъ сочинителяхъ русскихъ и европейскихъ, признаваемыхъ очень важными авторитетами, о Мах, Авенаpiус, Луначарскомъ и др., очень тонкія разъясненія несогласій и недоразумній и опроверженiя опроверженiй опроверженій, была бездна учености и самой новйшей, и въ особенности мудреныхъ, выдуманныхъ и не имющихъ точнаго, опредленнаго значенія словъ. Говорилось о «піетет передъ мартирологомъ интелигенціи», о томъ, какъ «героическій максимализмъ проэцируется какъ-тo во вн», какъ «психологія интеллигентнаго героизма импонируешь какой то групп», или какъ «религіозный радикализмъ аппелируетъ къ внутреннему существу человка (стр. 139), a безрелигіозный максимализмъ отметаетъ проблему воспитанія»; говорилось объ «интелигентной идеологіи, о политическомъ импрессіонизм, объ «инсценированной провокаціи (стр. 140, 141), объ «искусственно изолирующемъ процеесс абстракціи (стр. 148). объ адекватномъ интелектуалъномъ отображеніи міра (стр. 150), о метафизической абсолютизаціи цнности разрушенія» и т. п. Была и чрезвычайная самоувренность, какъ личная самихъ авторовъ, такъ и кастовая интеллигентная. Такъ на стр. 59 говорилось, что: «Худо ли это или хорошо, но судьбы Россіи находятся въ рукахъ интеллигенціи, какъ бы она ни была гонима и преследуема, какъ бы ни казалась слаба и даже безсильна въ данный моментъ. Ей, этой горсти, принадлежитъ монополія европейской образованности и просвщенія въ Россіи, она есть главный его проводникъ въ толщу стомилліоннаго народа, и если Россія не можетъ обойтись безъ этого просвщенія подъ угрозой политической и національной смерти, то какъ высоко и значительно это историческое призваніе интелигенціи, сколь огромна и устрашающа ея историческая ответственность передъ будущимъ нашей страны, какъ ближайшимъ, такъ и отдаленнымъ».

Такъ что въ сборник было очень много того, чего могло и не быть, но не было того одного, чего я да и всякій человкъ, признающій справедливость сотни разъ еще до рожества Христова выраженной всми мудрецами міра мысли о томъ, что улучшеніе жизни человческой совершается не вншнимъ, а внутреннимъ измненіемъ, имлъ право искать и ожидать найти въ сборник, а именно указанія людей, называющихъ себя интелигенціей и въ рукахъ которыхъ находятся судьбы Россіи, на то, въ чемъ должна состоять та внутренняя работа, которая должна замнить т вншнія формы, которыя, судя по предисловію, какъ будто бы отрицались составителями сборника. (Я говорю какъ будто бы, потому что въ сборник же была статья о прав, не только прямо поддерживающая основы внешняго общественнаго устройства, но отрицающая все то, что должно и можетъ замнить эти вншнія формы.)

Отвта на этотъ вопросъ не было ни въ одной изъ статей сборника.

Единственныя подобія отвтовъ, хотя и выраженныхъ тмъ же запутаннымъ и неяснымъ жаргономъ, которымъ написаны вс статьи, были въ статьяхъ Бердяева и Булгакова. Въ стать Бердяева говорится, что «сейчасъ мы духовно нуждаемся въ признаніи самоцнности истины, въ смиреніи передъ истиной и готовности на отреченіе во имя ея. Это внесло бы освжающую струю въ наше культурное творчество. Вдь философія есть органъ самосознанія человческаго духа и органъ не индивидуальный, а сверхъиндивидуальный и соборный. Но эта сверхъиндивидуальность и соборность философскаго сознанія осуществляется лишь на почв традиціи универсальной и національной. Укрепленіе такой традиціи должно способствовать культурному возрожденію Россіи».

Второе же, хотя и очень странное и неожиданное подобіе отвта на этотъ вопросъ дается въ стать Булгакова, где говорится (66, 67) о томъ, что «въ поголовномъ почти уход интеллигеиціи изъ церкви и въ той культурной изолированности, въ которой благодаря этому оказалась эта послдняя, заключалось дальнйшее ухудшеніе историческаго положенія. Само собой разумется, говорится дальше, что для того, кто вритъ въ мистическую жизнь церкви, не иметъ ршающаго значенія та или иная ея эмпирическая оболочка въ данный историческiй моментъ; какова бы она ни была, она не можетъ и не должна порождать сомнній въ конечномъ торжеств и для всхъ явномъ просвтлніи церкви», и такъ что, если бы интеллигенція стала церковной, т.-е. соединяла бы съ просвщеннымъ и яснымъ пониманіемъ культурныхъ и историческихъ задачъ (чего такъ часто недостаетъ современнымъ церковнымъ дятелямъ) подлинное христіанство, то таковая отвтила бы насущной исторической и національной необходимости».

Читая все это, мн невольно вспоминается старый умершій другъ мой, Тверской крестьянинъ Сютаевъ, въ преклонныхъ годахъ пришедшій къ своему ясному, твердому и несогласному съ церковнымъ, поніманію христіанства. Онъ ставилъ себ тотъ самый вопросъ, который поставили себ авторы сборника Вхи. На вопросъ этотъ онъ отвчалъ своимъ тверскимъ говоромъ тремя короткими словами: «Все въ таб», говорилъ онъ, «въ любве». И все, что нужно и можно сказать, было сказано.

По странной случайности кром того, вызваннаго во мн сборникомъ воспоминанія о Сютаев, я въ тотъ же день, въ который читалъ сборникъ, получилъ изъ Ташкента одно изъ значительныхъ получаемыхъ мною отъ крестьянъ писемъ, письмо отъ крестьянина, обсуждающее т самые вопросы, которые обсуждаются въ сборник, и также ясно и опредленно, какъ и слова Сютаева, но боле подробно отвчающее на нихъ.