Боняк с доводами Булана согласился, и они вдвоем решили, что орда меньшого брата, переправившись на правобережье Днепра, уйдет в его низовье, за пороги, будет караулить проходящие купеческие караваны, а когда Владимир пошлет на Булана дружину, то Боняк прорвется к Киеву, минуя Переяславль. Вот тогда настанет час Булана, его орда запорожской степью, разорив Канев, ворвется в землю полян, встанет под киевскими стенами.

Наконец старший брат решился повести орду на Русь.

Печенеги истосковались по звону сабель, а их кони застоялись. Когда они отъедятся на выпасе и будут готовы к дальним переходам, их бег станет стремительным, а удары печенежских сабель не знают пощады.

Булан завидует брату. Боняку принадлежит слава великого воина. Но будь ханом большой орды не Боняк, а Булан, разве не возили бы за ним хвостатый бунчук? Не Боняку, Булану привозили бы темники первых красавиц, а в его юрте стояли окованные медью урусские ларцы, наполненные золотом и серебром…

Его, Булана, не Боняка услаждали бы лучшие музыканты и танцовщицы.

Еще раз понюхав сырой воздух, наклонился, ущипнул молодой травы, растер на ладони зелень. Трава сочная, сытная, кони быстро наберут силу. Дней десять, и можно сворачивать вежи. Минуя перешеек, связывающий степь с Таврией, орда Булана пойдет урусским соляным шляхом к бродам…

Окинув взглядом степь, Булан подумал, что все эти вежи, в каких живут печенеги — его орда; многочисленные стада — его стада; а табуны — его табуны. И все это вскоре по его приказу придет в движение, поскачут воины, заскрипят колеса двухколесных телег, покатятся кибитки, а степь огласится ревом и ржанием.

Откинув полог, Булан вошел в юрту, опустился на ковер и вытянул ноги. Вспомнил, темник Мустай послал своего воина разведать сторожевую линию урусов, интересно, вернулся ли тот печенег? Булан спокоен, если даже того печенега возьмут урусы, он не знает, куда поведет хан орду. Для Урусов путь орды Булана неожиданный, они могут ожидать ее у Переяславля, а она окажется на правобережье.

Сырое, промозглое утро, и в хоромах зябко, хотя и горят печи. Князь Владимир то и дело жмется спиной к камину. Верно, думает он, не печи повинны, что тепла мало в палатах, а кровь уже не та. Бывало, прежде спать на снегу доводилось, дрожь не брала, а ныне спине горячо, а тело коченеет…

Стоящий у двери отрок держит подбитое мехом корзно. Владимир молчал, хмурился, не покидала тревога. Из Переяславля прискакал гонец, Александр Попович уведомлял, изловили печенега, и тот показал, орду Боняка ждут. Владимир мысленно бранил хана, называл его псом шелудивым и старым лисом, напоминая ему, как били его и тот прятался от русских дружин в степи.

Оторвался князь от печи, велел отроку:

— Сыщи воевод Андрияху и Блуда, передай, князь зовет.

Почему он захотел услышать совет этих воевод? Скорее всего, потому, что с ними князь в Киеве начинал и в первом бою с Боняком они рядом с великим князем стояли. Тогда, у Переяславля, Ян Усмошвец отличился. Ныне воевода Усмошвец в Тмутаракани вместе с Мстиславом…

Явились Блуд с Андрияхой, присели к столу напротив Владимира.

— Стряслось чего, князь? — спросил Андрияха.

— Допрежь, чем воевод и бояр ближних совета испрашивать, ваш голос услышать хочу. — Князь посмотрел на Андрияху, Блуда. Много пожившие, повидавшие, воеводы сейчас ждали, что князь им скажет. — Есть отчего задуматься, воеводы, — снова заговорил князь Владимир. — Гонец от Поповича побывал, сообщает, Боняк орду готовит, намерен выдвинуть ее к нашим рубежам.

— Значит, ждать в гости надобно, — сказал воевода Андрияха.

Блуд согласился:

— Орда на то и орда, чтоб разбоем промышлять.

— То известно, воеводы, но я нынешним летом намерился на Новгород выступить. Покину Киев, а печенегам на руку. И кто знает, не ворвутся ли в город?

— Не доведи Бог! — замахал руками Блуд.

Перед боярином предстала картина: горит Киев и печенежин тянет Настену на аркане.

— Нет, — снова подает голос Блуд, — из Киева нам не след выходить!

— А ты, Андрияха, что присоветуешь? — спросил Владимир.

Воевода Андрияха бороду пригладил.

— С Новгородом повременить.

— Доколь?

— Надобно, князь, выждать, и когда Боняк на нас двинется, в степи его встретить, не дать ему засечную линию перейти, а уж когда Боняка одолеем и в степи развеем, тогда и новгородцев покарать время наступит.

— Согласен, Андрияха, — кивнул Владимир. — Пожалуй, в осень на Ярослава пойдем, поучу сына, как на отца руку поднимать… Седни же отпишу Поповичу, пускай дозорных на заставах усилит…

Ушли воеводы, Борис явился. Владимир по горнице ходил озабоченный. Остановился перед сыном, поведал, о чем с воеводами разговор был.

— Мыслю, Борис, ежели сам на Боняка полки не поведу, то тебе поручу. А с тобой воеводы будут…

— Как велишь, отец!

— Добро, Борис, голос князя слышу…

Снова прошелся по горнице и снова остановился, заговорил, то ли сам с собой, то ли в поучение сыну:

— Власть — она как пиво хмельное, пьянит. И без разума ее брать нельзя. А получив, надо чуять ее бремя. — Потер лоб. — Что это я о власти заговорил, скажи, сыне?