— Отрок Пармен я, из Чудова монастыря прислан и к трапезной приставлен, к отцу Паисию.

— Скройся! — цыкнул на монашка духовник, заслышав чужие шаги в пустом переходе от трапезной до покоев владыки, и сам порхнул скоро и дальше. Цокающие подковки сапог охраны выбили из него желание узреть гостя, которого втайне считал сатаною.

Послушник, наоборот, остановился бесстрашно и ждал приближения свиты.

В сопровождении митрополита Никодима первыми поднимались двое важных чинов в темных гимнастерках с эмблемой щита и меча на рукавах. Никодим при виде монашка напугался больше, чем самой миссии провожатого.

— Подь сюда! — скомандовал один из чинов негромко, но для Никодима голос прогрохотал в палатах и переходах, больно ударив по голове. — Кто таков?

— Послушник Пармен, за брусничной водицей послан, — почтительно склонил голову монашек.

Митрополит обмер.

Вопросов больше не последовало: главный посетитель входил в переход в белой форменной одежде и военной фуражке. Гость поднимался по ступеням не спеша, как бы раздумывая, остановиться со всеми или увлечь их к покоям владыки.

Монашек оказался совсем не трусливого десятка. Он не замечал ни озабоченности важных чинов, ни обмершего от страха митрополита, спокойно разглядывал пришельца прямо на пути его движения.

Гость остановился. Необычно добрыми стали его глаза.

Сегодня под утро он забылся недолгим беспокойным сном и увидел неожиданно приятеля своего детства Судико. Ему очень редко Снились сны, таких за всю жизнь было два, и каждый из них стал вещим. В третьем его посетил Судико. Сосо пробирался сквозь заросли кизила, палкой раздвигая колючие кусты. Судико налетел сбоку и выхватил палку. «Отдай!» — крикнул Сосо, а приятель со смехом убежал куда-то вверх к развалинам крепостушки и, невидимый, крикнул оттуда: «С палкой и дурак сможет, а ты без палки найди меня!»

Монашек удивительно был похож на Судико. Чистые синие глаза монашка породили улыбку гостя.

— Испейте вот, — протянул он ендову гостю, и тот, как принимают хлеб-соль, принял посудину и сразу обмакнул свои усы в напиток. — Все мы братья и сестры.

— Как ты сказал? — с улыбкой переспросил гость.

— Братья и сестры, — улыбнулся в ответ монашек.

— Правильно, — кивнул гость и повернулся к важным чинам сзади, к митрополиту, умирающему со страха ежесекундно. — Наверное, поздно тревожить владыку, если понесли ему брусничную воду? Не стесняйтесь. Все мы люди.

Митрополит изогнулся в поклоне, забыв приличные по такому случаю слова, а гость и не собирался выслушивать их.

— Передайте извинения владыке и скажите, что товарищ Сталин желает ему спокойной ночи, желает добра и упорства всему русскому народу вместе с духовной владычицей его Православной церковью.

Он вернул ендову монашку, подмигнул и развернулся прочь. Сопровождающие важные чины сразу заспешили вперед, а митрополит долго сглатывал слюну и держался за сердце.

Придя в себя, он не обнаружил монашка радом, а так хотелось глотнуть брусничной водицы в такой момент.

Не нашли монашка ни сегодня, ни завтра, не верили, был ли он вообще, и крестились часто при упоминании о грозном госте. Истинно вещают некие: там, где подступает дьявол, Господь оком своим доглядывает.

На следующий день под репродукторами собирались москвичи, с нетерпением ожидая объявленного выступления товарища Сталина. Его ждали так долго, словно самого окончания войны, едва прозвучит его голос.

Ожидающие недовольно поглядывали на юношу у сатуратора, который беспечно пил стакан за стаканом газировку с малиновым сиропом. Милиционер с нахмуренным лицом направился к нему, и тут из репродуктора отчетливо прозвучали слова:

— Братья и сестры!

Юноша допил стакан, удовлетворенно кивнул и пошел своей дорогой, рассеянно улыбаясь.

Милиционер забыл о нем сразу.

— Ну как? — услышал голос юноша. — Не страшен черт?

— Не знаю, — беспечно ответил юноша. — Не видел его.

— Тогда от милиции сам спасайся. Скоро верну тебе оболочку, тогда снова станешь себе хозяином.

Две очень воспитанные леди однажды вечером вели неторопливую беседу за чашкой чаю у камина о вещах и приятных, и важных для обеих. Одна получила всеобъемлющее воспитание, чтобы стать леди, другая стала таковой в силу сложившихся обстоятельств. Первая, старше й мудрее, была просто леди, и этим все сказано, другая стала первой леди. И этим все сказано.

Между ними незримо присутствовал Арлекин в красном колпачке, о чем воспитанные леди знали и тактично помалкивали, поскольку об этом не принято говорить вообще, а в светском разговоре особенно. Мало ли какие циклы совпадают, а орбиты пересекаются.

Именно про орбиты страстно хотелось поговорить обеим.

По-хорошему, надо бы им отлежаться и войти в норму, прежде чем начинать очень тонкий разговор, имеющий далеко идущие последствия — присутствие Арлекина так всегда раздражает женщин, — но одну справедливо величали железной, за умение ковать железо горячим, а другая торопилась получать удовольствия при любых обстоятельствах.