Но торопиться было нельзя. По горькому опыту подобных случаев я это знал.

— Может, предложить ему почетную сдачу? — спросил Пискунов.

— Это как? — не совсем понял Ханов. — Почетную?..

— Прекратить сопротивление, — пояснил Пискунов.

— Предложение не лишено смысла, — согласился я. — Можно попробовать…

Ханов лег на спину и, набрав полные легкие воздуха, крикнул:

— Епифанов, мы предлагаем вам прекратить сопротивление!

Он не успел договорить. Из бани блеснули две вспышки и грянуло два выстрела. Дробь с визгом прошла над нами.

— Договорились… — усмехнулся Пискунов.

— В одной из стен бани, как раз напротив входа, имеется отдушина для выпуска излишков пара, — вспомнил Ханов. — Надо, чтобы Патрушев…

— А вон он. Уже там, — сказал Пискунов. — Рукой машет… Разбирают изгородь… Взяли жердь… — комментировал Пискунов. — Засовывают в отдушину… Молодцы. Они дают понять Епифанову, что в бане ему делать нечего. Если сунется, сразу попадет под обстрел.

— Епифанов! — донесся до нас приглушенный голос Патрушева. Очевидно, он кричал в отдушину. — Вы окружены! В ваших интересах прекратить сопротивление!

Наступила тишина. Мы прислушивались. Сивый зло выругался. Упало и покатилось ведро.

— В вашем распоряжении тридцать секунд! — крикнул Ханов.

И снова тишина. Ханов, включив подсветку, глядел на табло электронных часов.

— Все! — наконец крикнул он.

— Больно быстро у вас время тикает! — огрызнулся из предбанника Епифанов.

— Персонально для вас, уважаемый Митрофан Игнатьевич! — крикнул весело Ханов. — Дополнительно пятнадцать секунд! — Он вытянул руку с часами и стал громко считать: — Двадцать один… двадцать два… Время тикает… Двадцать четыре…

Мы прислушивались.

— …двадцать четыре… — кричит Ханов, доставая из кармана пистолет — И… тридцать… — Он громко щелкнул затвором, досылая патрон в патронник.

Словно эхо, в морозной тишине ночи, вслед за щелчком хановского пистолета, раздалось характерное клацанье автоматного затвора. Это уже Патрушев.

— Уговорили! — крикнул из предбанника Епифанов. — Аргументы убеждают…

— Выбросьте ружье и выходите, — сказал Пискунов. — И без шуток!

Дверь предбанника медленно отворилась. Ружье упало в сугроб. Через мгновение показался и сам Епифанов. К нему тут же подбежали Патрушев и находившийся с ним инспектор уголовного розыска. Подошли и мы. Сняли с Епифанова патронташ, выгребли из карманов патроны.

— Давайте в дом. Будем начинать обыск, — поторопил я. — И так провозились…

Дом Мигалевой состоял из четырех комнат и кухни. Это были добротные, но как-то уж очень скромно, словно бы наспех, ненадолго, обставленные хоромы. Стены большой комнаты сплошь увешаны иконами. В углу, под образами, горела лампада. Пахло ладаном, расплавленным воском и еще чем-то, вызывавшим неосознанную тревогу. Странный дом.

Мигалева стояла возле жарко натопленной русской печи, прислонившись к ней спиной и сложив на груди руки. Взгляд ее, тяжелый и злой, выражал растерянность и смятение. Резко подняв глаза, она мельком взглянула на вошедшего Епифанова, и лицо ее стало бледным, губы плотно сжались в полоску, едва различимую на лице.

Голова Мигалевой была покрыта черным платком с черной же бахромой, который свисал с ее худых и острых плеч чуть ли не до самого пола.

За столом сидел незнакомый мне мужчина пожилого возраста с почти лысой головой.

Заметив нас, он встал.

— А, Григорий Иванович, — обратился он к Пискунову. — Все закончилось успешно?

— Почти, — кивнул Пискунов. — Вот только Скрябин…

— Да, я знаю, — ответил мужчина. — Но у него ничего страшного. Так, царапина. Дробью слегка задело. Я узнавал в больнице.

— Знакомьтесь, — Пискунов повернулся в нашу сторону. — Прокурор района Ивашов Николай Игнатьевич.

— Очень приятно, — протянул нам по очереди руку Ивашов. И, глянув на свои карманные часы, добавил: — Давайте начинать обыск. Время, правда, позднее, но, учитывая серьезность дела, я разрешаю вам провести обыск ночью. Товарищ Пискунов, предъявите Мигалевой и Епифанову постановление.

Пискунов раскрыл папку и, достав оттуда два листа бумаги, протянул один из них Епифанову. Это, к нашему удивлению, оказалась санкция на его арест. Очевидно, прямо здесь, в доме Мигалевой, Ивашов изменил свое первоначальное решение о предварительном задержании Епифанова.

Взяв дрожащими руками бумагу, близоруко щурясь и шевеля губами, Епифанов стал читать постановление. По мере чтения лицо его становилось пунцовым, на скулах запрыгали желваки. Он с трудом переводил дыхание, делая судорожные движения всем своим нескладным телом. Но испуга в нем не было.

— Я это… не подпишу, — твердо сказал Епифанов и вернул бумагу Пискунову.

Пискунов вспыхнул, но, перехватив предостерегающий взгляд Ивашова, взял себя в руки.

— Кроме прочего, гражданин Епифанов, мы обязаны произвести у вас в доме обыск. Это и вас касается, — повернулся Пискунов к Мигалевой. — Поэтому прошу слушать внимательно.