–  Между прочим, Лис, Антонина не торопится в Лазику. Так что скоро её не жди, - и захохотал нагло.

–  Почему не торопится?
– удивился тот.

–  Есть одна причина…

–  Из-за Иоанна Каппадокийца? Мы наслышаны тут об этой истории. Кстати, его поймали?

–  Ну, ещё бы! Отловили мерзавца в Малой Азии. Отвезли в Артаку, что в предместье Кизика, и насильно постригли в пресвитеры под именем Петра. Соответственно василевс подписал указ о его смещении с должности эпарха двора и о конфискации большей части имущества. Но за Евфимией кое-что осталось - видимо, благодаря ходатайству Антонины…

–  В чём же дело - почему жена не торопится?

Валериан молчал, не спеша потягивая разбавленное вино.

–  Отвечай же, ну, - попросил стратиг в нетерпении.

–  Да не знаю, как и сказать…

–  Начал - говори.

–  Ладно, так и быть… К Антонине тайно приехал… ваш приёмный сын Феодосий…

Велисарий ахнул, Фотий приподнялся на своём ложе:

–  Что, с украденными богатствами?

–  Думаю, что нет. Он теперь монах и постригся после того, как его самого ограбил евнух Каллигон.

–  Врёт подонок.

–  Может быть, и врёт. Но, насколько я знаю, следственные действия быстренько замяли - постарались Антонина и её высокая патронесса.

–  Феодосий-то где теперь?

–  Якобы в монастыре Святого Анания и боится выйти. Но пока он там и вообще под угрозой, Антонина в Лазику не приедет.

Лис лежал у обеденного стола озабоченный, ничего не произносил. Остальные тоже чувствовали неловкость. Тем не менее Фотий обратился к отчиму:

–  Разреши мне вернуться в Константинополь. Я достану его из монастыря и заставлю поехать со мной в Эфес. Мы вернём награбленное в казну.

Но стратиг вроде бы не слышал, продолжая смотреть на тарелку с недоеденным блюдом. Наконец поднял голову и, взглянув на пасынка, произнёс:

–  Да, конечно, отправляйся немедля. И скажи матери, что её отсутствие в Лазике слишком затянулось.
– Эта фраза прозвучала зловеще.

Молодой человек даже испугался:

–  Я надеюсь, по её приезде ты не причинишь ей вреда?

Велисарий ответил нервно:

–  Поступлю с ней по справедливости.

–  Но ведь не убьёшь?

Полководец покачал головой:

–  Вероятно, нет. Хоть на самом деле и надо бы.

–  Мне не по себе стало.

–  Успокойся, мальчик. Не убью только потому, что тогда Феодора расправится со мной. Ну, а я не желал бы умирать раньше времени.
– Помолчал и добавил: - Только Янку пусть с собой не берет. Здесь ей не Италия, малярия с дизентерией. Не для маленьких девочек житье.

Фотий собрался быстро и на корабле в составе торгового флота, двигавшемся из города Фасис через Трапезунд и Синоп, устремился в Византий.

Да, естественно Антонина оказалась перед сложным выбором: надо было ехать в Лазику к мужу - и внезапно, точно снег посреди июля, сваливается любовник, обожаемый, столь желанный, но принявший схиму! И едва не попадает в тюрьму за свои грехи! Что ж, пришлось отложить поездку, выручать несчастного. Если б не вмешательство Феодоры, гнить бы ему в застенках. Помогли, спасли. Нино намеревалась спрятать Феодосия в Руфининане и пожить вместе с ним какое-то время, оттянуть до последнего отбытие, но монах неожиданно отказался, пренебрёг любовью, поселился в монастыре Святого Анания. Женщина засыпала его письмами, полными упрёков и нежности. Он не отвечал. Умоляла о коротком свидании. Он молчал. Угрожала, негодовала, изрыгала проклятия. Он не реагировал. Наконец, не выдержав, сообщила, что уезжает, и просила лишь об одном: просто попрощаться. Молодой человек смягчился, начертал на клочке папируса: «Будь по- твоему. Жду тебя на паперти возле храма Святой Софии завтра в полдень. Призываю к благоразумию. Мы ведь расстаёмся».

«Мы ведь расстаёмся?
– усмехнулась она.
– Ну, посмотрим, посмотрим, чья возьмёт».

Был конец сентября, но довольно тёплый, люди одевались ещё по-летнему, а листва уже сильно пожелтела, пахло перезревшими дынями, и щенки у собак становились взрослыми. Антонина приехала загодя и зашла в церковь, чтобы, помолившись, скоротать время. Кончилась обедня, и свечницы с монашками убирали догоревшие свечи, протирали мраморные полы. Золотилась мозаика. Нино опустилась перед ликом Девы Марии, осенила себя крестом, прошептала проникновенно: «Богоматерь-Заступница! Помоги мне сегодня. Защити от лукавого. И подвигни к единственно верному решению. На Тебя одну уповаю. Больше поделиться мне не с кем». Плакала и била Ей земные поклоны. А потом поставила девять свечек - две за упокой своих родителей, семь за здравие: Феодоры, Феодосия, Магны, двух её детей, Фотия и Янки. (В этом перечне не было супруга. Слишком уж жестоко с её стороны - ведь стратиг находился на войне!…)

Продолжая кланяться и креститься, вышла спиной из храма. Раздала нищим мелочь. Щурясь на полуденном солнце, поискала глазами приёмного сына; поначалу ошиблась - приняла другого молодого монаха за него; круто развернулась, вновь прошлась по паперти. И услышала знакомый басок:

–  Здравствуй, Нино.

Сердце сжалось, даже защемило. Посмотрела на стоявшего рядом чернеца: шапочка-скуфья, небольшая бородка клинышком, бледное измученное лицо, пересохшие губы. Чуть запавшие синие глаза. И всё это сочетание - губ, глаз, бровей, складок возле рта и век - создавало образ, столь желанный ею, вызывающий острое желание близости, единения, страсти. И едва не расплакалась от счастья. Мягко произнесла: