Оставив товарища с собаками, я полез на возвышенность. Но и отсюда увидел не

больше. Ясно было одно, что здесь берег минимально на полтора-два километра уходил

в указанном направлении. Далее все скрывала стена тумана. Что это — залив, бухта или

оконечность острова, вдоль которого мы шли?

Наступили сумерки.

Чтобы ориентироваться, я решил остановится и ждать улучшения видимости. Не

хотелось гнать собак с тяжелым грузом почти в обратном направлении или, в лучшем

случае, выписывать все извилины берега.

Спустились на лед и оказались под отвесной стеной высокого айсберга. Под

ногами лежал крепкий снежный забой. Выбрали место для палатки. С

противоположной стороны стена айсберга была наклонной, а неровности ее позволяли

забраться наверх. Я попросил Журавлева веревкой измерить высоту. Оказалось, что

вершина айсберга поднимается на 21 метр. Это — высота семиэтажного дома. Такова

была наша новая «гостиница».

Собак для защиты от возможного ветра расположили-между двумя высокими

застругами. Сильный мороз и тяжелая работа заметно сказывались на наших

помощниках. В этом походе я ежедневно давал им двойные порции, и, несмотря на это,

животные сильно похудели. В этот вечер они были неспокойны и после кормежки никак

не могли устроиться на ночь. Каждая собака хотела сделать себе ямку, в которой было

бы удобнее и теплее провести холодную ночь. Возможно, что они предчувствовали

новую метель.

Я долго наблюдал, как собаки скребли когтями снег, утрамбованный морозами и

ветрами почти до плотности мрамора. Особенно старался Лис — небольшой рыжий

пес. Он. кружился на месте, повизгивал, пытался разгрести снег то с одной, то с другой

стороны. Все старания его оставались безрезультатными. На снегу оставались только

еле заметные царапины. Наконец Лис бросил безнадежный труд, посмотрел на меня и

вдруг, высоко подняв морду, завыл. Вся стая, точно по команде, присоединилась к

запевале. Печальный [159] вой огласил сумерки над окружающим нас ледяным хаосом.

— Уйми их, уйми! Душу вывернут!—закричал Журавлев, выскакивая из палатки

и зажимая уши.

Я схватил кнут, щелкнул им, и вой оборвался на какой-то недосягаемо-высокой

ноте. Но собаки не ложились. Они ждали помощи. Я попробовал снег лопатой. Но и это

орудие оказалось не лучше собачьих когтей. Только ножовкой мне удалось выпилить

круглую глыбу. Лис немедленно залез в образовавшуюся ямку, плотно составил все

четыре лапы, сделал в таком положении несколько оборотов и лег, свернувшись

пушистым клубком. Все четыре лапы так и остались вместе, словно связанный пучок.

Нос собака прижала к этому пучку и хвостом покрыла сверху и нос и лапы. Вся поза

пса, казалось, говорила: вот так будет потеплее. Остальные собаки стояли и тоже ждали

помощи. Пришлось вырезать ямки для всех. Псы забрались в них и успокоились.

Сами мы в течение дня намаялись не меньше собак. На остановке отсыревшая

одежда, казалось, совсем перестала греть. Даже сидя в палатке, около примуса, мы все

еще стучали зубами, пока не съели горячий ужин и не забрались в спальные мешки.

...Полотнище палатки судорожно бьется под ударами ветра. Иней, осевший

сантиметровым слоем на внутреннюю сторону парусины, отваливается кусками, падает

на спальный мешок, на лицо. Струйки воды, стекая с лица, вновь застывают, волосы на

голове и мех спального мешка смерзаются.

Я нащупываю головой сухое место и делаю попытку заснуть. Последней мыслью

было: хорошо бы утром увидеть солнце, пусть даже холодное.

Но ни утро, ни день не принесли ничего утешительного. Завывал ветер, к тучам

снежной пыли порой присоединялась муть тумана. Ни солнца, ни неба, ни льдов, ни

берега. О поисках пути среди скоплений айсбергов в такую погоду нечего было и

думать. Весь день просидели в палатке.

В следующую ночь ветер еще больше усилился. Я начал опасаться за палатку.

Вытащил Журавлева из спального мешка. Впотьмах вылезли наружу и, ползая среди

метели, нарезали ножовкой огромных снежных кирпичей, защитили стену палатки с