наветренной стороны. Обогревшись в палатке, вновь вылезли наружу и соорудили

длинную стену, за которой укрыли собак.

Журавлев начал приходить в себя. У него снова появился интерес к окружающему.

В этот день он собрал собачью сбрую и починил ее. Потом сушил обувь и рукавицы.

Пытаясь отвлечь его от горьких мыслей, я рассказывал о гражданской [160] войне и

партизанском движении на Дальнем Востоке. О том, что были у нас тогда и радости

побед и горечь поражений. Иногда теряли лучших друзей, и уже казалось, что других

таких не наживешь. Но время и борьба залечивали тяжелые душевные раны.

Появлялись новые товарищи, с которыми крепко связывали общие цели и стремления.

Журавлев слушал и молчал.

К вечеру метель начала было стихать. Немного прояснилось. Но вскоре мы

убедились, что это только временно. Сплошные низкие облака разорвались на юго-

западе. Их края закруглились и сделались почти черными. Где-то за облаками было

солнце. Отверстие в черной раме горело багровым светом. Мрачная картина не обещала

улучшения погоды. И действительно, скоро густой туман сузил наш горизонт до 50

метров, а вслед за ним опять ударил шальной ветер с юго-востока. Он задержал нас на

месте еще на сутки.

Сильно потеплело. Термометр показывал только — 23°, зато метель бушевала в

полную силу. Скорость ветра достигла степени сильного шторма.

Невольно возникал вопрос: «Сколько же мы еще просидим здесь?» Терпения у нас

хватало. А вот с продуктами и керосином дело обстояло хуже. Утром 14-го истекало

семь суток, как мы покинули нашу базу, а от намеченной цели были еще далеки. Если

бы перепало несколько дней ясной погоды и нашлась хорошая дорога! Погода, конечно,

должна выправиться. Но когда?

Пока что мы сидели в палатке, точно в мышеловке. Чтобы чем-нибудь отвлечь

Журавлева от его мыслей, я охотничьим ножом выстругал из доски от консервного

ящика домино и навязал Журавлеву игру. Но как я ни старался посильнее хлопать

импровизированными костями по крышке ящика, не мог заразить партнера обычным

азартом. Игра шла вяло. Сергей невпопад ставил кости и проигрывал. Мысли его

попрежнему были далеко.

Тогда я решил попытаться занять его другим. На этот раз, отправляясь в поход, мы

захватили с собой по книжке. Журавлев взял «Анну Каренину», но за весь поход так и

не раскрыл ее. У меня была книжка, рассказывающая о теплых странах. Описания были

слишком контрастны с окружающей обстановкой и потому занимательны. Одно место я

прочел вслух:

«Горы закрывают Рио-де-Жанейро от здоровых ветров, лишают его

вентиляции. Жители Рио очень ценят сквозняки...»

А в это время за тонкой парусиной нашей палатки трещал мороз и выла метель.

Мы только что потушили примус, но палатка уже более чем достаточно

провентилировалась. Журавлев не вытерпел: [161]

— Уступим бразильцам немного ветра. Так — недельный запас, — проговорил он,

натягивая на голову меховой капюшон.

Книжка заинтересовала Журавлева, он попросил ее и, забравшись в мешок, начал

читать. Я был рад уже и этому.

В хаосе айсбергов

Только 15 марта мы вновь получили возможность двинуться дальше. Ночью

метель стихла. К утру лишь в северном и северо-восточном направлениях попревшему

стояла сплошная стена тумана. Есть там земля или нет, определить было невозможно.

На северо-западе хорошо просматривались ледниковый щит и отвесная стена глетчера.

Решили держать курс на них, зацепиться за ледниковый барьер и вдоль него

пробиваться к северу.

Тронулись в путь с надеждой, что туман, наконец, рассеется. Наличие его здесь в

марте было необычным. Повидимому, где-то недалеко были вскрытые льды. Только

этим и можно было объяснить его происхождение.

Вскоре после выступления из лагеря поднялись на низкий, плоский айсберг и

проехали по нему более двух километров. Максимальная высота его не превышала

шести метров. В прошлом, очевидно, это был язык какого-то ледника, сползший в воду

по отлогому склону и целиком оторвавшийся от своей основы. Наш курс счастливо

совпал с его протяжением в длину, хотя и ширина его была огромна, не менее 800