Шрифт:
— Меня удивляет то, что вы говорите. Может быть, вы не знаете его как следует. В наше время за деньги придет кто угодно. Я соберу еще сведения.
— Эта комедия с врачами заставляет меня тревожиться, — заметила после ухода Стэникэ Отилия.— Паскалопол был прав. Я-то хорошо знаю, что они метят в меня.
— Кто метит в тебя? — спросил Феликс.
— Ну кто? Сам можешь догадаться! Зачем расстраивать папу? Я найду себе место под солнцем.
Феликс сделал движение, словно хотел защитить Отилию.
— Если бы ты меня послушался, если бы любил меня, ты через несколько месяцев, когда станешь совершеннолетним, уехал бы отсюда, жил один, работал и сделал бы хорошую карьеру.
— Значит, ты хочешь, чтобы я уехал и оставил тебя, — сказал совсем убитый Феликс.
Отилия с отчаянием стиснула руки:
— Ты меня не понял. Какой ты еще ребенок!.. Паскалопол, с интересом наблюдавший за маневрами
Стэникэ, решил наконец поговорить с дядей Костаке и однажды вечером пришел пораньше, захватив с собой множество пакетов со всякими деликатесами, и напросился на ужин. Ужин проходил как обычно. Однако за кофе Паскалопол взглядом попросил Отилию, с которой он, казалось, сговорился, и Феликса оставить его наедине со стариком. Феликс начинал понимать положение Отилии и был всецело предан ее интересам, поэтому, сообразив, о чем пойдет речь, не стал возражать и, притворившись, что очень занят, ушел. Он уже не смотрел на Паскалопола злыми глазами. Помещик сразу приступил к делу.
— Тебе прекрасно известно, Костаке, что я люблю домнишоару Отилию не меньше, чем ты, — сказал он. — Будь я десятью годами моложе, возможно, я женился бы на ней.
— Женись! — хрипло попросил старик.
— Нет, нет! — рассердился Паскалопол. — Не следует ее принуждать. Я не хочу делать ее несчастной. Если бы она когда-нибудь пожелала, я был бы готов положить к ее ногам все, что имею. Но она молода, пусть пользуется жизнью, делает то, что ей нравится. Впрочем, сейчас я собираюсь говорить с тобой вовсе не об этом. Ты столько раз говорил мне, что намерен ее удочерить. Так вот, Костаке, наступило время осуществить это. Отилия растет, скоро станет совершеннолетней, есть что-то двусмысленное в ее положении: она, девушка, живет в доме чужого мужчины. Ты здоров, проживешь дольше всех нас, но подумай, каково ей придется, если она останется одна. Конечно, я всегда в ее распоряжении, но она девушка гордая и не захочет обращаться к человеку, который ей безразличен. И кроме того, я постоянно слышу, как злословит о ней кукоана Аглае... Нет, нет, надо, чтоб ты это уладил. До сих пор ты был несколько беспечен, но время еще не потеряно.
Костаке слушал упреки Паскалопола, стыдливо опустив глаза в чашку, — кофе он уже выпил и теперь жевал гущу, доставая ее со дна пальцем.
— Что же ты об этом думаешь, Костаке? — добивался ответа Паскалопол.
Дядя Костаке осторожно огляделся по сторонам и прошептал в самое ухо помещика:
— А что скажет Аглае?
Господи боже! Ну какой ты! — мягко пожурил его Паскалопол. — Тебе-то что за дело до слов кукоаны Аглае? Она не имеет никакого права вмешиваться, это совершенно ее не касается. Отилия — дочь твоей жены, не так ли? Ты воспользовался ее деньгами без всякого письменного документа — это правда или нет? В таком случае ты должен возместить их. Да что ж тут говорить, ведь ты любишь Отилию!
— Я ее не оставлю, — уклончиво заявил Костаке.
— Я сам знаю, что не оставишь, но в таких делах всегда следует, чтобы документы были в полном порядке. Ты, конечно, можешь дать ей деньги, можешь завещать их...
Костаке испуганно вздрогнул.
— Но тут вопрос не только в деньгах, — продолжал убеждать его Паскалопол, — завещание можно опротестовать, да и нуждается ли Отилия в твоих деньгах? Ты человек крепкий, когда там еще соблаговолишь умереть. Отилии необходимо достойное положение, которое будет почетным и для тебя и не вызовет никаких кривотолков.
— Удочерение — дело очень хлопотное, надо обращаться в суд, пойдут всякие издержки, у меня денег не очень-то много. Я ведь не отказываюсь, но позже, немного погодя.
— Не будь мелочным, Костаке! Никаких тут особых хлопот нет! Я поручу все моему юристу. Тебе это не будет стоить ни гроша. Я плачу ему ежегодно.
— Вот как! — обрадовался дядя Костаке.
— Разумеется! Ну, так что скажешь, предпринимать ему первые шаги?
— Да, да! — вполголоса согласился Костаке, снова озираясь по сторонам. Внезапно он покраснел. На пороге двери в вестибюль, которую от сидящих за столом немного заслоняла высокая печь, стоял в полутьме Стэникэ.
Увидев, что его обнаружили, он шагнул вперед и весело сказал:
— Я думал, что домнул Феликс здесь, хотел с ним кое о чем поговорить. И вдруг слышу: юрист, удочерение... Вы хотите удочерить домнишоару Отилию? Превосходно! Восхитительно! Я займусь этим! Абсолютное соблюдение тайны.
Костаке в отчаянии ловил взгляд Паскалопола, который спокойно ответил:
— Вы нас неправильно поняли. Мы говорили о другом, о делах, связанных с моим имением.
Стэникэ взглянул на него дерзко и недоверчиво и, прикинувшись, что спешит, вышел в другую дверь, которая вела во внутренние комнаты. Разыскав Отилию (ему вовсе не о чем было говорить с Феликсом), он таинственно сообщил ей:
— Я слышал хорошую новость. Дядя Костаке удочеряет тебя.
— Вы недослышали!
— Я? — величественно удивился Стэникэ. — Не беспокойся: абсолютная тайна.
И действительно, хотя Стэникэ и шпионил в пользу Аглае за домом Костаке, как бы случайно входя в одну дверь и выходя в другую, но в течение нескольких недель он не вымолвил ни слова о том, что подслушал.
Феликсу, которого дядя Костаке послал узнать, как себя чувствует Симион, снова жаловавшийся на болезни, показалось, что Аглае ничего не знает о плане Паскалопола. «Возможно, — подумал он, — что она перестала интересоваться вопросом, в который, в сущности, не имела никакого права вмешиваться, или, наконец, слишком занята болезнью Симиона».