Джорджета уселась на колени к генералу.

Феликс в это время не шел, а летел. В душе его буше­вала буря. Он приехал в Бухарест с думами об упорном труде, с широкими замыслами, нашел девушку, о которой мечтал, поклялся ей в любви и уважении на всю жизнь, а теперь дошел до того, что проводит ночи у подозрительной особы. Конечно, Джорджета красива, но она всего лишь кокотка. Возможно, размышлял он, она насмехалась над его наивностью, желала изведать свежее чувство. Поэтому она и намеревалась выйти за Тити. Он, Феликс, соперник Тити! Какое скандальное положение! А позорная встреча с генералом! Если бы тот чем-нибудь оскорбил его, задел, он мог бы по крайней мере быть горд, что пользуется бла­госклонностью, за которую надо бороться. Но и генерал и он — оба были сконфужены встречей, следовательно, это компрометировало обоих. Преувеличивая тяжесть положе­ния, Феликс решил, что он пал морально, и пообещал себе пройти курс лечения аскетизмом. Он зароется в книги, бли­стательно сдаст экзамены, докажет Отилии, что умеет дер­жать слово. Он снова стал думать обо всем, что было свя­зано с Отилией. Правда, она уехала, но он ничем не мог доказать, что это было с ее стороны предательством. Она писала ему, вскоре она, вероятно, вернется. Какое значение имеет поездка на месяц-другой за границу? Отилия всегда вела себя так, и если дядя Костаке не видел в этом боль­шого греха, то у него, Феликса, еще меньше прав подозре­вать здесь что-то предосудительное. Сколько раз сплетни порождали в его душе сомнения, а потом в них не оказы­валось ни слова правды! Такая ли Отилия, какой он ее себе представлял, или нет — но она не переставала быть его идеалом женщины. Он должен верить в нее, а если она впоследствии и развеет его иллюзии, все равно надо создать культ Отилии, пусть даже бесполезный, без этого он, Феликс, не может существовать. Он должен непремен­но пройти этот искус постоянства и преданности, чтобы проверить и испытать свои душевные силы. Он должен оставаться чистым до тех самых пор, когда исполнится ве­личайшее событие его жизни. Придя домой, Феликс осто­рожно поднялся по черной лестнице, проклиная скрипучие ступеньки, и тотчас же разделся. Едва он лег в постель, ему снова вспомнилась Джорджета, ведь он только что ле­жал в ее постели. Образ белозубой, сияющей здоровьем Джорджеты смеялся над всеми его суровыми планами. Она сидела в сорочке (бретелька немного сползла) и, положив на его плечо белую руку, говорила: «Видишь, как ты не­благодарен! Я предложила тебе то, чего домогались мно­гие, я отвергла богатство, испортила себе будущее. Я сде­лала тебя, застенчивого студентика, мужчиной, который может гордиться своей любовницей. Что ж такого, если у меня есть любовники? Привязанность генерала доказы­вает, что я не какая-нибудь кокотка, которая торгует своей благосклонностью. Разве ты видел меня с кем-нибудь дру­гим, разве кто-нибудь тебе хвастал, что обладал мной? Я делаю то же самое, что делает множество женщин, но не скрываю этого и у меня есть преимущество — красота. А разве твоя Отилия не обнимает Паскалопола, не позво­ляет ему содержать себя? Все великое, что совершено в этом мире, совершено с помощью таких женщин, как я. По­кровительствовали гениям куртизанки, а не порядочные женщины. Я дарю тебе любовь, все радости и не требую никаких обязательств, потому что я куртизанка, ты это знаешь. И если ты когда-нибудь меня покинешь, я прощу тебя и не стану осуждать. Не будь глупцом! Я понимаю, что ты уважаешь Отилию, люби ее, прославляй, это совсем другое дело. Но ведь ты медик! Зачем делать нелепости и из-за того, что ты любишь Отилию, отказываться от сча­стья, которое даю тебе я? Это значило бы обременять свои чувства, питать нечистые мысли о ней. Тебе кажется, что ты поклоняешься Отилии, а на самом деле ты ее желаешь. Ты молод, переживаешь любовный кризис. Как по-твоему, почему Отилия убежала? Каждая умная девушка чувствует волнение юноши. Она убежала, потому что боится тебя и любит. С Паскалополом все обстоит совершенно иначе, он человек пожилой, он безвреден так же, как мой генерал.

Я не влюблена в тебя, оттого что не хочу ни к кому при­вязываться, я легкомысленна. Ты мне только симпатичен, с тобой мне хочется поболтать как с молодым человеком, своим ровесником. Генерал позволяет мне это, он не сер­дится! Разве ты не видел, как он смотрел на тебя? Для стариков, которые содержат нас, подобные сцены — гаран­тия того, что мы не так уж безгранично владеем их душой. Знаю, ты боишься, как бы не подумали, будто ты извле­каешь из этого пользу, будто ты... (помнишь, я тебе гово­рила). Почему? Ведь я не даю тебе денег! Я молода, все желают меня. Твоя щепетильность никак не предвещает, что ты станешь крупным врачом. Врач должен быть сво­боден от предрассудков, видеть жизнь без прикрас, а для этого он должен познать ее. Тебе следовало бы заниматься литературой. Ты — наивный поэт».

Феликс укрылся с головой одеялом, он хотел, чтобы тьма задушила тревожившее его видение. Стараясь ото­гнать его, си напряг всю свою волю, вызывая образ, кото­рый приносил ему очищение. Брошенное быстро промель­кнувшим в полутьме Симионом имя «Иисус» всплыло в памяти Феликса, и он попытался его удержать, но все вдруг приняло чудовищные, испугавшие юношу формы. Появилась белая тень и двинулась навстречу другой, кото­рая, иронически усмехаясь, ждала ее, и все сплелось, пере­путалось... Феликс высунул голову из-под одеяла и открыл глаза, желая избавиться от зловеще усмехавшихся приз­раков и трезво стать лицом к лицу со своими сомнениями. Он нашел в себе силы твердо решить, что если Отилия воплощает его духовные стремления, то Джорджета может, ничем не мешая ей, оставаться его подругой. Он будет вра­чом, человеком серьезным, ему не пристало предаваться мистическим грезам. Правда, связь с Джорджетой может несколько уронить его достоинство, если Тити будет воло­читься за ней, а слегка насмешливая снисходительность генерала тягостна. Он подумал, что ему следует, хотя бы на время, отказаться от встреч с девушкой. Но чем силь­нее крепло это решение, тем больше желал он Джорджету. Он чувствовал, что поступил с ней грубо, что его бегство было обидным для ее самолюбия. Это бегство, размышлял Феликс, исследуя себя как медик, обнаруживает, что он болезненно застенчив, что он не сумел воспитать в себе волю. Надо отдалиться от Джорджеты, совладать с влия­нием ее красоты. Так или иначе, он обязан загладить свою вину перед ней. Надо вежливо расстаться с девушкой пос­ле того, как он попросит прощения за свой поспешный уход (тайная мысль нашептывала ему даже, что он может еще раз доказать Джорджете, как он ценит ее физическое обаяние). И он умиротворенно закрыл глаза, подчинив­шись наконец призывам Джорджеты, которая в тот момент, когда он засыпал, превратилась в Отилию.

На другое утро дядя Костаке попросил Феликса сходить к Аглае и взять у нее ключи от дома на улице Штирбей-Водэ. Феликс нехотя согласился.

Аглае напала на Феликса, словно во всем виноват был он:

— Да чего он пристает с ключами? Нет у него их, что ли?

Феликс пожал плечами, с неудовольствием глядя на сидевшее кружком семейство: Аглае, Аурику, Тити и не­отлучно пребывавших здесь Стэникэ с Олимпией. Тити, за столиком у окна, угрюмо копировал акварелью рису­нок с открытки, делая вид, что не заметил вошедшего и целиком поглощен своим занятием. Феликс почувство­вал атмосферу оскорбительного любопытства и ожесто­ченной вражды и немедленно ушел бы, если бы не должен был получить ключи. Аурика без всякой подготовки от­крыла бой.

— Бедненький Тити очень сердится, что ваша прия­тельница, домнишоара Джорджета, так отвратительно по­ступила с ним, — сказала она. — Она велела передать ему, что у нее нет охоты выходить замуж, и вообще так грубо выразилась. Странно, она производила впечатление крайне утонченной девушки. Как вам это покажется?

За этим скрывалось столь многое, что Феликс поту­пился, стараясь избежать холодного взора Аурики.

— Э, виновата не девушка, виноват тот, кто научил ее этому! — саркастическим тоном сказала Аглае. — Брось­те, мы знаем...

— Кто научил ее? — машинально переспросил Феликс.

— Видите, домнул Феликс, какой вы! — ехидно заме­тила Аурика. — Уж будто вам неизвестно? Мы опреде­ленно знаем, что Джорджета сделала это ради вас. Мы ничего не говорим, может быть, вы расположены к ней, но не надо было ей сбивать с толку бедного Тити.

Тити, не отрываясь от рисунка, все более и более нер­вно орудовал кистью. Слушая обвинения Аурики, Фе­ликс застыл на месте. Он вынужден был признать, что в них есть доля истины.

— Я не имею ничего общего с домнишоарой Джорджетой, — смущенно пролепетал он, — я ее едва знаю... Слу­чайно... Тут недоразумение... Кто вам это сказал?

— Кто нам сказа-а-ал? — ядовито протянула Аглае. — Вот кто нам сказал! Говорите же!

И она ткнула пальцем на Стэникэ, который за все это время не проронил ни слова и рассматривал стены. Услы­шав это, он с извиняющимся видом взглянул на Фе­ликса.

— Я сказал... то есть я слышал... Я не говорил, что именно домнул Феликс. В конце концов, зачем мы будем кого-то обвинять... Надо было послушать меня и не пу­таться с такой особой, как Джорджета. Она просто... Всему свету известно.

У окна неожиданно послышался грохот. Тити стукнул кулаком по столу и вскочил на ноги, лицо у него стало совсем восковое.

— Это ложь, вы мне сказали, что застали там Феликса и что они вместе смеялись надо мной. Отилия — про­дажная тварь, она спала с Феликсом, а теперь спит с Паскалополом. Я не позволю, понимаете...

Тити снова стукнул по столу, бумаги разлетелись. Возмущенный Феликс попытался возразить:

— Очень прискорбно, что вы так говорите об Отилии.

— Отилия — шлюха, — орал как безумный Тити, ко­лотя кулаком по столу.