После задушевных бесед и маленького чаепития с Никифоровой Саша спустилась вниз. Дверь в кабинет Викентия Иннокентьевича оказалась приоткрыта, и девушка с неохотой подошла, чтобы поздороваться. Нехорошо получится, если он увидит её потом, безразлично проходящую мимо. Заподозрит, глядишь, в чём-нибудь, или сразу повесит на неё кражу дела с рабочего стола.

Вот только в кабинете оказался вовсе не Воробьёв.

– Марина Викторовна? – Саша отчего-то удивилась, хотя в присутствии госпожи Воробьёвой, второго по старшинству и мастерству доктора во всей больницы, странного как раз ничего и не было.

– Саша? Бог мой, ты откуда здесь?

Марину Викторовну не любил никто, никогда и нигде. В их захудалом уездном городе её за глаза называли «вороной», несмотря на то, что она была светловолосой и чёрного цвета отродясь не носила, чтобы не казаться старше. В Басманной больнице госпожа Воробьёва именовалась исключительно «выдрой», с подачи старушки Никифоровой, у которой ловко получалось придумывать прозвища.

Иван Фетисович, Сашин батюшка и лояльнейший человек, и тот поначалу недолюбливал вечно хмурую, некрасивую женщину, высокую, сухопарую и неприятную. А вот Викентий Воробьёв её любил. Искренне, безумно и преданно. Между прочим, возвращаясь далеко назад, скажем вам по секрету – именно Иван Фетисович и познакомил своего друга Воробьёва со своей соседкой, тогда ещё простой акушеркой Мариной. Они впоследствии поженились и вырастили сына и дочь, перед этим сделав блестящую карьеру на медицинском поприще и обзаведясь своей больницей в городке.

Но если провинциальная клиника, подаренная Юлией Николаевной, была вотчиной Воробьёва, то Басманной заправляла исключительно Марина Викторовна.

Что сказать о ней? Некрасивая, немолодая, факт. Скупая на слова, жёсткая, порой грубая, не общительная и не умеющая улыбаться женщина. А ещё Марина Викторовна была поразительно честной. Она не брала взяток. Ни единого разу в жизни. Она не принимала подарков от богатых пациентов, чьи жизни время от времени спасала. Но ей и не спешили ничего дарить. Куда охотнее получалось иметь дело с её добродушным и улыбчивым супругом, льстящим и заискивающим перед господами, нежели с этой немногословной строгой женщиной.

И ещё один удивительный факт – Сашу Тихонову она любила до безумия, как родную дочь. Правда, ближайшее знакомство с Мариной может заставить вас усомниться в том, что такая женщина вообще способна на любовь.

– Ты плакала? – напрямую спросила Марина Викторовна, уже после того как усадила Сашу напротив и выслушала её короткую историю о том, как она здесь оказалась. И, разумеется, заметила её покрасневшие глаза, хотя Саша была уверена, что у неё хорошо получается притворяться.

Не получалось. Под цепким, пронзительным взглядом Марины Воробьёвой Саша со вздохом сдалась и рассказала ей всё как есть. Разумеется, не считая небольшого отступления о подлом предателе Викентии Иннокентьевиче, за деньги согласившемся разрушить её будущее. Воробьёва умная женщина, сама обо всём догадается, когда узнает, что Сашу вверили в распоряжение Ипполита Сидоренко, самого ужасного доктора больницы. Ну а пока, истории про брак по принуждению оказалось достаточно, чтобы объяснить свои слёзы.

И, что бы вы думали, Марина Викторовна на это сказала?

– Гордеев, чёртов сукин сын!

Распахнув окно, она достала из кармана больничного халата пачку папирос и спички. И ничуть не смущаясь, предложила Саше – та охотно взяла. Папиросы были дорогие, американские, ей не хватило бы жалованья, чтобы купить такие! Но Марина Викторовна не жадничала и, зажав папиросу в худых, узловатых пальцах, повернулась к окну и продолжила:

– Этот ублюдок только и умеет, что разрушать чужие жизни! Да взять хотя бы его жену! Святую женщину загубил, упокой господь её душу! Алёна неправильно поступила, связавшись с ним. Никакие деньги, никакие богатства не стоят того, чтобы терпеть подле себя такое чудовище!

«Подписываюсь под каждым словом, милая Марина Викторовна!» – с усмешкой подумала Сашенька. А госпожа Воробьёва тем временем, сделав ещё одну затяжку, продолжила:

– Наслушалась я уже историй о становлении его карьеры в министерстве. Шёл буквально по головам. Конкурентов вырезал семьями. Одного, вон, как столыпинских детей, в дачном домике закрыли, только тех подорвали, а этих подожгли. Детей, Саша! Малютки совсем, крохи! Я младшего помню, сама роды принимала у матери. Чудо был, а не малыш! Какое там, Гордеева это разве остановит? Видите ли, конкуренты ему были не нужны, а добровольно отказываться от своей кандидатуры тот человек не хотел, и Иван Кирилыч решил воздействовать через его семью. Все погибли, а убитый горем отец сошёл с ума. А такой человек министром быть не может.

И зачем она всё это говорила? Саша и без того боялась Гордеева как огня, а послушав историй о сожжённых заживо младенцах, и вовсе решила заночевать в больнице. Мало ли что? Вдруг он уже знает о том, что Саша украла дело у Воробьёва и отдала Мишелю? Вдруг ему уже доложили об их совместной поездке к Рихтеру?

– А про Михаила Николаевича знаешь? – Марина обернулась через плечо. – Это старший брат Юлии Николаевны, отец княжны Катерины. Волконская любила его до безумия, и даже сына в его честь назвала.

– А что с ним? – Саша покачала головой, потому что про старшего Волконского знала лишь то, что его давно нет в живых.

– Чахотка. Умирал долго, мучительно. Видишь, никакие деньги не спасли. Сколько ездил по санаториям, по курортам! А уж мы с Викентием, да с батюшкой твоим, сколько над ним бились! И всё впустую. Потом вдруг полегчало ему, пошёл на поправку ни с того ни с сего. А потом так же внезапно умер. Твой отец был уверен, что мы его вытащим, а тут – раз! – и всё, посыльный пришёл с визитом, сообщил, скончался наш доблестный Михал Николаевич! Мы недоумевали: как же так? Уже потом Фёдор, дворецкий в Большом доме, кое-какие слухи донёс. Не знаю – правда или нет, но с гордеевской-то подлой натурой и не удивлюсь, если правда. Приступ у его светлости случился, а Гордеев не велел за доктором звать. Они тогда в усадьбе вдвоём были, так что ни Юлия Николаевна, ни генеральша Волконская повлиять на ситуацию не могли. Гордеев запретил, и всё тут. Дескать, само пройдёт, сколько раз проходило. А он кровью захлебнулся. И всё, нет человека. Зато, знаешь, что есть? Четыре отеля в Москве. Он хозяином был, все дела вёл сам, и по наследству они к Юлии Николаевне перешли. И к Гордееву соответственно, как к её мужу.