В качестве наглядного примера, чтобы стало уж совсем очевидно: Алёна была сероглазой блондинкой, а Саша – рыжеволосой и кареглазой. В отца? – предположите вы. Что ж, здесь ещё лучше, Иван Фетисович был голубоглазым брюнетом. И, между прочим, с лица на него Саша не походила ничем, равно как и на мать. Справедливости ради стоит сказать, что и маленький Арсений на Ивана Фетисовича не особенно походил, но тут зная лёгкий нрав его матери, предположить можно всё, что угодно.

Вот Саша и предположила.

«Я не могу быть той девочкой!» – тотчас возразила она себе. Нет, нет, это совершенно невозможно!

Марина Викторовна, обернувшись на Сашу, заметила её терзания и удивлённо приподняла одну бровь.

– Детка, что с тобой?

– Я… ох! Нет, ничего, – запоздало спохватилась она. – Просто Гордеев… ваши рассказы… это всё так ужасно!

– Да уж, – хмыкнула мадам Воробьёва и с тяжёлым вздохом вернулась назад в своё кресло у стола. Саша озадачилась, удалось ли провести её на этот раз, или нет? Хмурый, ничего не выражающий взгляд Марины Викторовны мог означать всё, что угодно, и Саше сделалось не по себе. Нужно было сменить тему, срочно, как можно скорее! Пока она опять не выложила ей всё, как на духу, о своих догадках и предположениях.

– Что это у вас? – Александра кивнула на серую папку, поверх которой Марина Викторовна сложила свои худенькие, морщинистые ладони.

– Это? – Воробьёва поморщилась и с безразличием покачала головой. – Личная карточка одного нашего пациента, Владимира Владимирцева. Ты наверняка уже слышала о нём, местная легенда, герой войны, инвалид, которого невеста променяла на заезжего цыгана.

Не только слышала, но и водила личное знакомство! Саша вкратце объяснила, что с недавних пор офицер Владимирцев – её личный пациент, и, будучи в своём праве, разумеется, поинтересовалась, зачем Марине Викторовне понадобились результаты его обследований.

– Взгляни сама, – хмыкнула Воробьёва, развернув папку заглавием к Сашеньке. Девушка послушно взяла документы, разложила на коленях и ознакомилась с содержанием. Кое-что из докторских заключений, написанных размашистым почерком Викентия Иннокентьевича, она видела не впервые. Другие же записи оказались совсем свежими, это Марина Викторовна составляла. Под конец Саша подняла брови и послала Воробьёвой полный изумления взгляд.

– Марина Викторовна, да он же вовсе не безнадёжен!

И так хорошо вдруг сделалось на душе, когда она поняла это. Потом, правда, Саша живо напомнила себе, что её больничной карьере на следующей неделе придёт конец, и задача поставить на ноги Владимирцева перестанет быть её выпускным экзаменом, счастливым билетом в новую, докторскую жизнь. Но это вовсе не значило, что парня не надо спасать!

Воробьёва хмыкнула, Сашиной радости явно не разделяя.

– Он ни за что не даст своего согласия на повторную операцию, – объяснила она свой скептицизм. – Ты говорила с ним? Успела узнать, какой невыносимый у него характер? Бедный мальчик делает хуже только самому себе: закрылся ото всех, озлобился, ненавидит весь мир, а сам, может статься, упускает свой последний шанс вернуться к нормальной жизни!

– Нужно его непременно уговорить! – не унималась Александра.

– Попробуй, – хмыкнула Марина Викторовна. – Но я сомневаюсь, что он тебя послушает. Он и на рентгеновское излучение-то не согласился, против воли сделали, обколов его успокоительным. Нам нужны были эти снимки, чтобы решить, что с ним делать – оставлять ноги или нет. И вот здесь, видишь, отчётливо видно… – Воробьёва перегнулась через стол и, достав один из снимков, ткнула в него пальцем. – У него осколок в ноге. До сих пор. Причиняет адскую боль и, разумеется, мешает встать на ноги.

– Я вижу. Я читала современные журналы по медицине, я знаю, как это выглядит. Марина Викторовна, а если попробовать его извлечь?! Коленный сустав раздроблен, возможно, если не удастся собрать его, Владимир Петрович будет хромать на левую ногу, но он, по крайней мере, сможет ходить!

– Он никогда не согласится на повторную операцию, – повторила Воробьёва. – Я уже пыталась говорить с ним, но всё бесполезно. Твердит одно и то же: вы хотите пустить меня в расход, потому что я вам не нужен, хотите ставить опыты на моём теле, чтобы потом, если получится, прославиться за мой счёт! Уф, зла на него не хватает! Я тогда сорвалась, не сдержалась и сказала ему обидное, что, мол, скорее уж прославлюсь на своих научных трактатах, чем на его заведомо безнадёжном случае! И ушла, хлопнув дверью. Этим я сделала только хуже. Хотя вряд ли могло быть хуже.

Саша обдумала её слова ещё раз, с невесёлой усмешкой на лице. Затем, сама не зная для чего, спросила тихо:

– Я могу забрать это на время? Хочется поточнее изучить его случай. Вы не будете против?

– Забирай, отчего же нет? Он, в конце концов, твой пациент! – с подобием на улыбку сказала Воробьёва и махнула рукой. Судя по всему, упрямство Владимирцева её неимоверно раздражало, и она уже не против была оставить всё, как есть.

– И ещё один вопрос! – уже поднявшись со своего места, сказала Саша. – Если предположить, что он всё же согласится…

– Что вряд ли, – вставила Воробьёва тут же.

– Знаю, шансы малы. Но если предположить… Марина Викторовна, вы взялись бы за операцию такой сложности?

Воробьёва ответила не сразу, прежде о чём-то подумав несколько секунд. Затем, взглянув на Сашу блестящими глазами, скупо улыбнулась и кивнула. И сказала зловеще:

– Варианта здесь два: либо мы убьём его, либо всё же поставим на ноги. Риск велик, но, согласись, цель оправдывает средства.

– Подождите, подождите, вы сказали – «мы»?