«Возьми себя в руки, Волконский! – твердил он себе. – Возьми себя в руки, чёрт побери!»

Саша больше и не пыталась с собою совладать. Тяжело дыша, она смотрела в полуразрушенный потолок часовни, на серое небо, видневшееся сквозь обрушившуюся крышу, на выцветшую мозаику наверху… Просто бестолково смотрела, время от времени хлопая ресницами, и боялась пошевелиться. Она не понимала, что с ней происходит, и тем более она не понимала, что происходит с его величеством. Почему он вдруг остановился, отчего не стал продолжать? Что она сделала не так, чем умудрилась не понравиться ему за те короткие минуты?

А потом он окончательно запутал её своими словами, произнесёнными с большим трудом и как-то уж очень резко:

– Прости за это. Я… я не должен был.

Извиняться пока ещё не за что, разве что за измятое платье? Саша, спохватившись, вернула на место перекошенный вырез, где ещё совсем недавно блуждала его рука, заставляя её испытывать ни с чем не сравнимое удовольствие. И невесело улыбнувшись, кивнула самой себе: а чего она ожидала?! Она, кажется, недостойна даже того, чтобы стать его любовницей! Он наверняка именно этими причинами руководствовался, когда отказывался от неё – и это после того, как она сама фактически на блюдечке себя преподнесла! Чего стоило одно её это согласие на поездку! Приличная девушка не согласилась бы никогда.

«Нарочно он, что ли, всё это затеял? – подумала Сашенька с обидой. – А если и так, почему не стал… почему не довёл дело до конца? Неужели не ясно, что я и не подумала бы ему противиться?! Как стыдно, господи, как стыдно… что он теперь обо мне подумает!»

Сбежать бы! Вот только куда сбежишь? Некуда. Вместо этого Саша стоически пошла навстречу собственному смущению и разочарованию, и сказала вполне примирительно:

– Дождь кончился, ваше величество.

И впрямь. Мишель обернулся через плечо – туда, где стена обрушилась, и где по самые уши в траве стояли их лошади. Дождя не было. Небо всё ещё серое, но, по крайней мере, не поливает как из ведра.

– Надо ехать, – сказал он, поднимаясь на ноги.

Ехать. И как можно скорее, пока ещё остался шанс перебороть собственные чувства. Отчего-то Мишель был уверен: во второй раз он так благородно не остановится, и плевать на мораль!

– Надо ехать, – повторила Сашенька, стирая с лица то ли оставшиеся капли дождя, то ли собственные слёзы. Не ручалась она судить наверняка, но на сердце в тот момент стало так тоскливо…

Как и в прошлый раз, Большой дом встречал их радушным гостеприимством и приятными запахами с кухни, от которых неминуемо сводило желудок. Фёдор Юрьевич, дворецкий, был, как и прежде, безупречен, старательно делая вид, что ничуть не удивлён приезду Сашеньки, а вот старая Марья оказалась менее тактична. Привыкшая к простецкому обращению, она улучила момент, когда Мишель был занят беседой с дворецким, взяла Сашу под руку и увела в сторону кухни, где они могли остаться наедине. Наученная с детских лет говорить, что думает, сердобольная старушка с чувством сказала:

– Саша, милая моя, если это то, о чём я подумала, то, умоляю, остановись, пока не поздно!

Она ещё и за руку её взяла, надеясь, видно, что так эти предупреждения лучше дойдут до бедной Саши. Та молчала, глядя на толстую, морщинистую ладонь поверх своего запястья, и думала, как лучше поступить: грубо ответить Марье, что это не её дело, или разрыдаться, прижавшись к её перепачканной в муке груди. Кухарка, не получив ни малейшей реакции на свои слова, продолжила:

– Погубит он тебя, Саша, милая! Ты ведь такая хорошая девушка, ты вовсе не этого заслуживаешь! Опомнись, да для чего тебе он?! Вся жизнь насмарку из-за одного единственного порыва, Сашенька! Он же на тебе никогда не женится, ты ведь понимаешь? – со вздохом спрашивала она. Саша продолжала слушать, глядя, однако, не в проницательные глаза старушки, а на руку, по-прежнему лежавшую на её запястье. – Я знаю, он хороший человек. Достойный, благородный. Но, Саша, он князь, дворянин! Вы слишком разные, слишком, девочка моя!

«Матери моей, к примеру, высокое положение Гордеева не помешало», – справедливо подумала Сашенька, но озвучивать свои мысли не стала, чтобы не подтверждать самые страшные подозрения старой кухарки.

– Ничего не хочу плохого сказать про нашего барина, упаси боже, но, Саша, он мужчина! Для них всё не так, как для нас. Просто порыв, поиграли, насытились и бросили! А тебе потом с этим всю жизнь жить! А коли потом замуж позовёт кто достойный, что будешь делать?

«Утоплюсь», – подумала Саша. Со дня отъезда в Москву эта мысль преследовала её ежедневно и виделась весьма заманчивым выходом из той ситуации, куда её загнали. А теперь и подавно.

– Я тебе сейчас кое-что расскажу, – понизив голос до доверительного шёпота, произнесла Марья. – Был у нас тут такой князь, весь из себя красавец, навроде нашего Мишеньки. Только звали его Николай. Николай Волконский, мой ненаглядный Коленька! А я-то в молодости, знаешь, какая красивая была? Это сейчас подурнела, располнела, а раньше – ух! Все деревенские за мной табуном ходили, замуж звали, а я всё нос воротила! Пока его не встретила, барина нашего, отца Юлии Николаевны. И что? Насколько, ты думаешь, хватило княжеской любви? Пару недель, не более. Потом он меня благополучно забыл, а вот я…

Сейчас, глядя на низенькую, пухленькую Марью как-то и не верилось, что лет с сорок назад она была юной, стройной, красавицей, влюбившейся в своего барина, князя Волконского! Но судя по невыразимой тоске в слезящихся глазах, говорила она чистую правду. И ещё смущалась совсем по-девичьи, повествуя о своём старом грехе.

– Понесла я от него, Сашенька, – вздохнув, сказала она, старательно отводя глаза и отряхивая фартук, будто теперь заметив на нём пятна от муки. – И куда мне было такой деваться? А ведь любила, ох, как любила! Жизни своей без него не мыслила, как и ты сейчас, наверное… – старая Марья подняла взгляд, надеясь, что Сашенька согласится с ней, но та, однако, по-прежнему молчала, и тогда кухарка продолжила: – Думала я в речке утопиться, а куда же ещё с таким позором? Родители, кабы узнали, из дому меня вышвырнули, не посмотрели бы, что единственная дочь! И вот стою я на мосту, а тут… Фёдорушка наш идёт, Фёдор Юрьевич Потапов! Мы с ним давно друг друга знали, работали вместе, дружили. Я ему о своей беде и рассказала, так он, добрая душа, замуж меня позвал, уже тяжёлую! Святой человек наш Фёдор Юрьевич, дай господь ему долгих лет жизни! – Марья перекрестилась и, усмехнувшись, продолжила: – Умер мой первенец, мёртвого родила, а барину… барину будто и дела до этого не было, хотя прекрасно он о моём положении знал! Вот такие они, Саша, эти мужчины. И, к сожалению, таких, как Николай Волконский, гораздо больше, чем таких, как мой Фёдорушка! Это мне повезло хорошего человека в такой момент встретить, а ты… ты бы подумала хорошенько, доченька, дважды бы подумала, чтобы тех же самых ошибок не совершать! Погубит он тебя, Сашенька, ой, погубит! И думать забудет через неделю, как дед его обо мне забыл. Попомни моё слово, милая, не обижайся, я же тебя от беды уберечь хочу!