А потом придёт папа и прочитает добрую сказку.

Но, увы, детство закончилось. И юность, вопреки девичьим мечтам, оказалась не такой уж сказочной.

А шаги в коридоре и впрямь послышались – Александра, поддавшись истинно детскому порыву спрятаться ото всех бед, укрылась одеялом, натянув его до самого носа, и притворилась спящей. К её величайшему страху, дверь приоткрылась.

Георгий, подумала она, с замиранием сердца. Пришёл, должно быть, «позабавиться», или как там выразился Иван Кириллович? Но по запаху дорогого мужского парфюма она поняла, что это и был Гордеев собственной персоной.

И чего это он забыл в её спальне? Пришёл удостовериться, что ей удобно и комфортно? Или по-отечески подоткнуть одеялко? Оставалось только удивляться, откуда у неё в таком состоянии нашлись силы на иронию, когда страх сковал всю её, с головы до пят.

Но нет, Иван Кириллович не сделал ничего подобного. Конечно, даже читатели с хорошей фантазией вряд ли могли бы представить, как Гордеев, пару минут назад в красках описывающий её смерть, заботливо поправляет одеяло у своей падчерицы. Но и плохого он ничего не сделал. Просто постоял несколько секунд в дверях, ни шагу в комнату не сделав – постоял и понаблюдал за ней, съежившейся под одеялом от страха и бессилия. Ему всего лишь требовалось убедиться в том, что она спит.

Просто у него появилось какое-то предчувствие. Выходит, показалось? С кем не бывает? Но не проверить он не мог – привык полагаться на интуицию, за столько-то лет в политике она редко его подводила.

Проверил. Пришёл и посмотрел. И, убедившись в том, что всё в порядке, ушёл, тихонько прикрыв за собой дверь.

– Отец небесный, заступник и спаситель! – прошептала Александра, когда шаги стихли в коридоре. Она откинула одеяло, набрала в грудь побольше воздуха и принялась молиться, глядя в угол комнаты – туда, где должны были висеть образа. В темноте она их не видела, но была уверена: они там, внемлют её молитвам.

На них-то и оставалась вся надежда. Больше рассчитывать Саше не на кого. Единственный человек, кого она считала своим другом, практически родственником, бессовестно продал её сегодня. Продал и её, и её талант, который сам же восхвалял – но, что самое плохое, он продал память об её отце, своём лучшем друге! Бывшем лучшем друге. Мерзавец!

Гордеев, конечно, тоже хорош, пошёл на шантаж, но с него-то и спрос не велик – его Александра всегда считала ничтожеством, а вот ощущать предательство Викентия Иннокентьевича было весьма болезненно.

Никому нельзя верить, никому! Разве что дорогому Серёже? Вот кто никогда не предаст и не обманет! Но где он, Серёжа? За много вёрст от города, в своём дачном имении, радуется жизни и, наверное, ещё даже и не знает про её отъезд в Москву.

Хуже всего, что помощи попросить было не у кого. Сергей далеко, Воробьёв оказался предателем, Арсений ещё слишком мал, а Алёне всей правды не скажешь. Она попросту не поверит, решит, что строптивая дочь нарочно всё придумала, чтобы очернить светлое имя господина министра. И хорошо, если так. А вдруг она скажет, что Гордеев прав? Чем он руководствовался, убеждая Воробьёва? Что «отец хотел бы видеть её дворянкой, а не доктором»?

О-о, это вы, Иван Кириллович, просто не знали всей истории!

А зря.

Как там вы говорили? «Прежде чем шантажировать кого-то, для начала узнай, с кем имеешь дело». Золотые слова, что же сами не следовали собственным заветам?

Храбриться можно сколько угодно, но всякий раз, когда Саша вспоминала, как бесстрастно звучал голос, пророчивший её смерть, сердце сжималось от страха. И за себя, и за мать, и за младшего брата, всё больше и больше попадавшего под влияние этого человека.

И как теперь быть, что делать? Александра закрыла глаза и, как всегда в трудных ситуациях, попыталась представить, что сделал бы на её месте отец. Как ни странно, ей полегчало в ту же минуту. Сковывающий грудь страх мигом отступил и развеялся.

«Я не сдамся, – поняла она, неожиданно для самой себя. – Что хотите со мной делайте, но вам меня не сломить! Я пойду до конца, но по вашим правилам играть не стану!»

Открыв глаза, она глубоко вздохнула и стала смотреть в потолок. Было ясно, что этой ночью уснуть не удастся.

…а на квартире у Мишеля Волконского в ту ночь тоже не спали. Частично из-за Ксении, с которой невозможно было спокойно уснуть, но в большей степени по другой причине. Барышня Митрофанова, безусловно, простила Мишеля за все обиды, и простила не один раз, как всегда страстная и нежная в его объятиях. Но потом, состроив скорбное личико, начала с неохотой одеваться.

– Я не смогу остаться сегодня, – сказала она, чувствуя на себе вопросительный взгляд Мишеля. – Отец прислал телеграмму о своём возвращении. Шестичасовым, должно быть, уже приехал. Ему не понравится, что я не ночую дома.