Шрифт:
VI
Ходит Петра сам не свой, Со свинцовой головой. Женку словом не обидит, А заснет… столицу видит И завод… завод… завод… У станков все свой народ, В сальных блузах, потный, черный. Шум веселый… Смех задорный… «Петя!» – «Что?» – «Листок. Смотри: Забастовка… ровно в три. Где ты был? Куда ты сгинул? На пять лет друзей покинул. А у нас теперь – гляди! То ли будет впереди?!» Петр, проснувшись, смотрит дико: «Питер… вот он, вот… гляди-ко!» Женка в слезы: «Свят-свят-свят! Старики, Петруша, спят… Тише… На, глотни водицы… Жить не можешь без столицы!» VII
Свет учения – не свет, Коль к нему дороги нет. Мужику она закрыта: – Хрюкай, дурень, у корыта! Царь щетинку соберет, Всю со шкуркою сдерет. Царь статьею жил доходной, Темнотою жил народной. Чтоб держалась темнота, Помогали «три кита», Три кита весьма известных, Деревенски-повсеместных. Три кита звалися так: Школа, церковь и кабак. В царской школе всей науки Буки-аз и аз да буки, Да молитва за царя Под басок пономаря. В церкви – брех поповский: «Детки, Надо жить, как жили предки, Мудрость велию беря Из житий и псалтиря; Пусть богач считает куши, Вы ж спасайте ваши души; За земные скорби всех Ждет вас мзда… на небесех!» Врут патлатые с амвона, У самих в душе маммона. Говорить ли про кабак, Про кабацкий пьяный мрак? Голь в сивухе горе топит, А казна доходы копит, Люд нищает – не беда: Хлеб с мякиной – тож еда. Наглотайся – брюхо вспучит. Вот как царь деревню учит: Бе-а-ба да дважды два… Едет по морю Бова… Солнце по небу гуляет… Сзади месяц ковыляет… Села баба на кота… Держат землю три кита. Для деревни книга – чудо, Начитайся – будет худо: Все мозги свихнутся вмиг. Ересь всякая от книг. VIII
Все, что деется на свете, Можно вычитать в газете, Но с газетами ж опять: Мужику ли все понять Без начальственной указки? Чтобы не было опаски, Что мозги он повредит, За него начальство бдит И в деревню шлет газету, «Сельский вестник» – лучше нету! Все в нем просто, без затей: Лик царя, его детей, Житие очередное, «Мореплаванье» (при Ное!), «Ипостась богоотца», «Для чего нужна овца», Речь Кронштадтского Ивана [4] (Яд поповского дурмана!), Полицейский протокол, «Что такое частокол» (Ограждение владенья!), «Избегайте объяденья» (Мужикам совет как раз: «Объедалися» у нас!), «Заговор жидовской бунды», «Меры против вредной штунды», «Грех содомский и хлысты», «Православные посты», «Царь иль Дума?» (К черту Думу! Ни запросов бы, ни шуму!), «Как эсдеков обуздать?» (Власть железную создать!), «Забастовка иль измена?» Думский день – «Макаров – Лена», «Бунтарям пустили кровь», «Было так, и будет вновь!» [5] 4
Иван Кронштадтский – кронштадтский поп Иван Сергиев (1829–1908), впоследствии член «святейшего» синода. В 90-х годах, мороча темный народ, прослыл чудотворцем. Мракобесы, святоши, ханжи и изуверы, а главным образом темные дельцы православной церкви способствовали распространению его славы, пуская лживые слухи и печатая фальсифицированные документы о его святости. К этому «святому» стекались огромные суммы пожертвований, которые безотчетно расходовались проходимцами и аферистами в рясах и в казенных мундирах. Изуверская секта сгруппировавшихся около него иоаннитов и иоанниток проповедовала, будто Иван Кронштадтский – сын бога на земле и в него воплотился «сам Иисус Христос». Иван Кронштадтский и иоанниты были ярыми черносотенниками, остервенелыми врагами революции, были националофобами и ярыми защитниками монархизма.
5
Макаров – Лена и последние строки. – Ленский расстрел забастовавших рабочих на приисках Ленского золотопромышленного товарищества в 1912 году. Министром внутренних дел Макаровым на запрос с.-д. фракции Государственной думы по поводу расстрела было отвечено: «так было, так будет».
IX
Петра бате сено косит, У попа газетку просит; «Вестник» Петра стал читать, Да на ус себе мотать. «Чтой-то в Питере творится! Больно «Вестник» уж ярится: «Время сбить рабочим прыть: Надо „Правду“ их закрыть». Петр письмо составил срочно. Адресочек вывел точно: «Питер. Правда». – Чай, дойдет? – Три рубля в конверт кладет. С нетерпеньем ждет ответа. Месяц ждал. Пришла газета. Раз пришла, а больше – нет. Почему? Петру ответ Вскоре дан был очень ясный. От волненья потный, красный, Мироед и живодер – К Петре староста припер. «Подавай сюда газету!» «„Вестник“, что ли?» «Нет, не эту! Чтоб ты, вражий сын, подох! Кто мутит, а мне – подвох. Земский дал такую взбучку. Да, брат, выкинул ты штучку! Подавай-ка „Правду“, что ль!» «Есть такая. Вот, изволь. Жаль: прочтешь – и околеешь! Ладно. После пожалеешь!» X
Ходит Петра веселей. Стала жизнь ему милей, – «Правда» душу воскресила: «Крепнет снова наша сила! Пролетарий городской, Люд фабрично-заводской, Вот они, богатыри-то! Снова в бой идут открыто. Женка, что я те скажу: Зря в деревне я сижу!» Женка взвыла: «Знамо дело, Что со мною надоело. Вспомнил, верно, прежних краль? Уходи, проклятый враль!» «Что ты, Груша! Эка, право, Ну, подумала бы здраво, Чем корить меня гульбой. Не один уйду – с тобой, Не на гульбище – на дело. Время, стало быть, приспело. Что нас держит тут, скажи? С полосы три меры ржи? Три куренка? Лошаденка? Как живем мы: что поденка. Где-то там борьба кипит, Мы же – спим. Деревня – спит. (Петра был неправ, конечно.) Да, деревня спит запечно. Улучшать ее житье Кто-то должен за нее. Не дошла она до смысла, Вся протухла и прокисла, Ходит, словно как в чаду, Весь свой век на поводу. Повод чей? Кулацкий, барский! Дух рабочий, пролетарский, Чужд и страшен ей досель. Дай ей ложку да кисель, – Так она себя покажет, До ушей кисель размажет. Кто-то дал, – деревня съест. Вышел, значит, манифест! Потому: ждала послушно. Груша, душно здесь мне, душно, Убегу я, убегу. Видеть больше не могу Этой жизни окаянной, Скорби тихой, постоянной, Лиц запуганных, тупых И слепых, слепых, слепых!» XI
Груша хлопала глазами, Заливалася слезами И стояла на своем: «Никуда мы не уйдем! Блажь тобою овладела. Жили ж как-то мы с надела, Дальше тоже проживем. Как же нам уйти вдвоем? Стариков мы как оставим? На весь век себя ославим. Долго ль им осталось жить? Пусть помрут, – пойдем служить, Бунтовать иль как там хочешь. Может, зря ты все хлопочешь О других, не о себе. Худо, что ль, в своей избе? Свой-то угол все милее, И уютней, и теплее. И на кой, скажи, нам лих Распинаться за других? Кто в беде, а мы в ответе. Аль умней мы всех на свете? Аль все наши мужики Уж такие дураки? Все, Петруша, в божьей власти. Терпим всякие напасти. Бог терпел и нам велел». Бедный Петр не спал, не ел. Жизнью бредил все иною. Нелады пошли с женою. Год-другой шли нелады До… негаданной беды, До негаданной, нежданной. Что над Русью бесталанной Разразилась, точно гром. Грянул гром и над Петром. Плакал дед и мать больная, Груша выла, как шальная, Билась оземь головой. «Брось. Авось вернусь живой!» Не терял Петруха духу. Утешал отца, старуху, Ободрял, как мог, жену. Петру взяли на войну! XII
Левой, правой! Левой, правой! Генерал Самсонов бравый Войско царское ведет, Уж он немцам накладет. Шла несчастная пехота Чрез Мазурские болота, Шла без плану, наугад, Не вернулася назад. Гинденбург, ударив е тылу, Сразу сбавил нашим пылу. Сам Самсонов на коне Очутился в западне. От царевой всей пехоты Не осталось целой роты. Крики, стоны, смерть кругом. «Мы дралися со врагом!» Царь с царицей православной, Получив из ставки главной Донесенье-бюллетень: «Неудачный, дескать, день», – Фронт утешили депешей: Силы конной-де и пешей На Руси – не занимать. Надо снова нажимать! О Петре не стало слуха. Был – и нет: пропал, как муха. Рядовой нестроевой Петр Костров, мастеровой. От мазурского похода Так, примерно, чрез полгода Известил наш Петр жену, Что у немцев он в плену. XIII
Много наших в плен попало, Да назад вернулось мало, Выпив горюшка втройне В чужедальней стороне. Про великие их муки В годы горестной разлуки С Русью рабской, но родной, С дряхлой матерью, с женой, С неразумной детворою, С братом, с любящей сестрою, С другом сердца своего – Не скажу я ничего. Я не смею, не умею, Слов таких я не имею, В коих вся бы, вся до дна Братской скорби глубина Озарилась ярким светом. Может быть, друзья, об этом Через год иль через два Мной напишется глава Или целая поэма, Но теперь иная тема Овладела мной сполна – Наша новая война С мироедской барской сворой, Ради прибыли которой Наши братья-бедняки, Люд фабричный, мужики, Шли на бой в чужие страны, Принимали смерть и раны И годину не одну Горько маялись в плену.